Хождение к Студеному морю

– Вряд ли из Хандыги кто-то будет в те края. На Лену вам надо выбираться, там больше шансов… А у меня, мужики, нынче последний рейс! Отходил свое! – то ли с грустью, то ли с гордостью произнес Михайлыч. – Сдам буксир и – на пенсию. Дальше пущай молодой капитанит.

Не бывавший прежде северней устья Глухоманки Корней, щурясь от слепящих бликов солнца, с интересом всматривался в проплывающие берега. Левый представлял собой лесистую равнину с редкими куполами холмов. Между ними аласы[17] – плоские, котлообразные понижения с озерцами и тучной луговой растительностью на дне: идеальные пастбища для коров и лошадей. На них любят селиться якуты. Там, где аласы большого размера или расположены кучно, живут сразу несколько семей.

Правый же берег высокий, обрывистый. По его глинистым обнажениям сочатся водой прослойки льда. В ложбинах белеют снежники. Сразу за узкой полосой прибрежной тайги тянутся параллельно руслу цепи нарастающих по высоте горных кряжей, покрытых где темнохвойным лесом, где полями кедрового стланика, разорванные конусами осыпей. Кое-где живописными группами щетинятся зубцы останцев. За ближними, более низкими цепями дыбятся белоснежные пики главного Верхоянского хребта, вытянувшегося вдоль правобережья Алдана и Лены на 1200 километров – почти до самого Ледовитого океана. Из-за резкой цветовой границы кажется, что заснеженные вершины – это облака, зацепившиеся за горы.

Желая блеснуть географическими познаниями, Корней, указывая на ближнюю горную цепь, произнес:

– Хребет Сетте-Дабан. Входит в Большой Верхоянский.

– В переводе с якутского – Шагающая Гора: мы плывем, а она не отстает – идет за нами, – добавил капитан.

– Люблю горы, – не сводя глаз с пиков, признался Корней. – Это особый мир!

Михайлыч оказался заядлым рыбаком, как он сам себя называл – рыбашником. При этом рыбалкой считал только ловлю тайменя. Стоило показаться подходящему для их обитания месту, глушил двигатель и бросал якорь. Чаще всего это были ямы на крутых излучинах, либо устья шумливых притоков: на стыке быстрой и спокойной воды этим речным разбойникам всегда есть чем поживиться.

Ближе к вечеру из-за утеса показалась очередная, манящая черной глубиной ямина, образовавшаяся в месте впадения горной речки. У берега на мелководье, устланном базальтовыми плитами, стояли в два ряда рыбы. По широким, похожим на развернутый веер полупрозрачным плавникам на спине сразу определили – хариусы.

– Чую – и таймешки тут есть. Вон там должны «пастись», – уверенно заявил капитан, указывая на витую полосу сходящихся потоков.

Пристали к террасе, упирающейся в крутой, покрытый разлапистыми кедрами склон, чуть ниже ямы.

Михайлыч вынул из брезентового чехла короткую бамбуковую удочку с катушкой. На конце жилки поблескивала ложка без ручки с прицепленным к ней тройником.

– Безотказная снасть – спиннинг называется. Чешский турист подарил, без блесны, правда. Я их сам из ложек мастерю.

Корней с сомнением покачал головой:

– Чего ради рыба ложку глотать будет? Она ж не слепая.

– Еще как будет! – снисходительно улыбнулся капитан, подкручивая по привычке усы. – Увидишь!

Перейдя на полузатопленный камень, Михайлыч принялся бросать «железку» точь-в-точь в те места, где давали о себе знать расходящимися кругами таймени. Заброс за забросом, а рыба не реагировала.

Корней про себя посмеивался: «Чудак! Где это видано, чтобы таймень железками питался». Сам он срезал длинный тальниковый хлыст и привязал к тонкому концу жилку. Вместо грузила расплющил дробинку и, сложив получившуюся лепешечку пополам, зажал ею леску. На крючок насадил пойманного овода. Пройдя к устью, с подвижными завитками водоворотиков, перекрестился и стал одного за другим выуживать радужных хариусов. Было жарко, настойчиво атаковали оводы, но Корней так увлекся, что не обращал на них внимания.

Капитан тем временем продолжал упорно обстреливать темную ямину. Плечи у него уже ныли от бесчисленных бросков. Наконец спиннинг резко дернулся.

– Есть!!! Взял!.. Здоровый!.. Тяжело идет! – радостно выкрикивал Михайлыч.

Удилище то изгибалось в крутую дугу, то взлетало вверх, то вытягивалось в одну линию с лесой. Тревожно трещала сорванная с тормозов катушка. Жилка, обжигая кожу, рвалась из-под прижимающих ее пальцев. Вытянув метров двадцать, таймень остановился. Капитан тут же возобновил подмотку. Бешеный рывок, и опять визжит катушка.

Минут десять продолжалась эта схватка. Вроде умаялся, выдохся таймень, но у самого берега вновь забился, забушевал красноперый богатырь. Обессилев, в конце концов вытянулся серым бревнышком на траве.

– Кто тут говорил, что на железку не позарится? – победно хмыкнул Михайлыч, сдерживая ликование. Оценивая вес, поднял добычу за жабры: – Килограммов четырнадцать потянет.

Хоть и немало их было на счету капитана, он смотрел на тайменя так, словно видел его впервые. При этом ласково поглаживал дымчатые, с черными крапинками бока и темно-бурую мускулистую спину:

– Красавец, красавец! Недаром красулями зовут. А хвост-то, хвост! Какая яркая кайма! Это ж чудо!