Хождение Северина во тьму. Пражские призраки

Северин уже много лет не был в церкви. Пыл юности растратил себя в череде слепых и небрежных порывов. Усталость, не отпускавшая Северина и следовавшая за ним изо дня в день вопреки любым помыслам, чуть отступила, позволив вспомниться старому, давно забытому детскому влечению. Послеполуденное солнце опьянило теплой дымкой ароматов акации и речной воды, взволновав едва заметным запахом тлена. По набережной, перешептываясь, прогуливались одинаково одетые девочки из приюта. За ними присматривала закутанная с ног до головы молодая монашенка, бросившая на Северина долгий взгляд из-под головного покрывала. Ее глаза напомнили глаза тети Регины — серые и кроткие, со звездочкой у зрачка.

Смущенный, он поднялся, начал копаться в карманах в поисках сигареты и вдруг через дорогу заметил отблеск солнца на вывеске Библейского общества. Как-то, много лет назад, во время школьных каникул, он купил там за небольшие деньги Писание. Оно не задержалось у него — потерялось, как и большая часть книг из его библиотечки. Он вспомнил об этом, потому что вдруг захотелось прикоснуться к тяжелым, потемневшим от давнего пребывания на алтаре страницам Заветов, к светлой мудрости Евангелий.

В песке у фонтана играли дети. Белобородый старик с зеленым козырьком и в гнутых очках торговал липкими леденцами и крендельками с солью и маком. Северин купил у него весь товар и раздал детям. Старик с довольным видом потащил пустую корзину домой, служанки на скамейках повернулись друг к другу и захихикали.

Северина охватила блаженная нега, навеянная почти забытыми детскими воспоминаниями. Мыслями он осторожно погрузился в мир полных наивного очарования школьных месс и трепета, с каким он кончиками пальцев касался плата причастия. В ушах зазвучали гимны майского богослужения, когда все под орган воспевали Марию, а снаружи, из открытого окна, с кроны цветущей рядом с церковью липы, раздавалась громкая и переливистая птичья трель.

Переходя через мост, Северин приподнял шляпу перед золоченым распятием. Затем неожиданно для себя остановился у врат церкви святого Николая. Ее зеленый купол мерцал над крышами домов, ступени притвора озарялись ярким светом изнутри здания. Северин вошел. Из разноцветного полумрака на него посмотрели каменные лица епископов, звук шагов гулом прокатился меж колоннами. Церковь пустовала, лишь одна женщина в черном преклоняла колени у входа. Услышав шаги, она повернулась к Северину, и он узнал монахиню с набережной. У нее было белое лицо, под покрывалом сияли глаза. Северин опустился на колени с нею рядом и громко произнес:

— Приветствую тебя, Regina![1]

И не ошибся: изо рта, прикрытого сомкнутыми ладонями, вырвался испуганный смешок.

2

Карла вместе с новым другом открыла винный ресторанчик в центре города. Рядом с немецким университетом, у огромных деревянных дверей которого всегда толпились студенты в разноцветных шапках, начинались торговые ряды. Из въездов в проходные дворы сквозило; обустроенные под склады подвалы пахли отсыревшим войлоком и старой кожей. Иногда в крытой галерее зеленого рынка ночевали крестьяне, приехавшие продавать грибы и свежесобранные ягоды и оставшиеся со своими корзинами ждать утра. Днем здесь бурлила жизнь. На узком тротуаре толкались люди, пронзительными голосами кричали старьевщики, по неровным камням мостовой грохотали телеги. Ночью из мутных окон танцевальных заведений доносился шум, шатались нетрезвые компании, да городовой, пробившись сквозь круг зевак, разнимал пьяные потасовки.

В темном закоулке перед ресторанчиком висел электрический фонарь. Когда кто-нибудь проходил мимо скупо освещенных домов и сворачивал сюда, свет бил на углу в глаза, а сквозь двери приглушенно доносились звуки пианино. Чтобы обставить зал, Карла воспользовалась советами наделенного изящным вкусом и склонного к роскоши молодого Николая; впрочем, его самого можно было каждый вечер увидеть среди гостей. Карла, не страшась резких контрастов, создала единство вызывающей, манящей красоты, и нельзя было не заметить, что меблировка отражала характер хозяйки. Однако Николай, впервые зайдя в помещение, задумчиво покачал головой. Яркие краски портьер душили глубокий тон ковра, любимый Карлой черно-синий бархат скатертей и обивки диванов по необъяснимой прихоти расцветился волнующими и странными кроваво-красными сердцами. Но дикий темперамент, выражавшийся здесь во всем, влек и покорял. И когда вечером Карла со стянутыми цепочкой непокорными волосами выходила к гостям в платье невероятного цыганского покроя, обнажающем красивое декольте и руки, и замирала в свете электрических ламп, вино в хрустальных бокалах становилось слаще, а чарующая музыка звучала еще чудеснее.