Хождение Северина во тьму. Пражские призраки

Чем ближе подступал конец лета, тем прекраснее и нежнее оно становилось. Каждый день небо раскидывало свой безоблачный полог, но солнце уже не пекло. Северин проводил отпуск в городе. До полудня он бездумно слонялся по улицам, и эти прогулки приносили ему наслаждение, о котором он так долго мечтал. Унылые годы молчаливого, отупляющего конторского труда чудесным образом уступили место настроению, какое бывает лишь на школьных каникулах; мысли о бедной, потраченной на рутину жизни улетели, подобно тонким паутинкам, вместе с воспоминаниями о последней зиме. Просыпаясь рано утром, Северин потягивался всем телом и еще час нежился в постели. Лениво глядя на узор, нарисованный на дверях солнечными лучами, пробивающимися сквозь ткань занавесок, он чувствовал, что душа его освободилась от бремени. Затем он умывался и выходил из дома. Поднимался на холм, откуда были видны Виноградские шанцы и Нусле за ними. Новые, кипенно-белые постройки сверкали на солнце, воздух полнился гулом далеких поездов. Где-то поблизости был маленький, заброшенный сад из детства Северина: там он собирал камешки и улиток, а весной любовался одичавшим газоном, пестревшим маргаритками. Рядом с Виноградской больницей огромной коричневой луковицей поднимался купол церкви у Карловой площади, а на другой стороне, за Нусле, в полях Панкраца стояла новая водонапорная башня, и Северину казалось, что кто-то вырезал эту картинку из книги, некогда принадлежавшей ему. Прозрачность утра отражалась в крышах домов. Пел фабричный гудок, и его меланхоличный голос еще долго звучал в ушах необычной монотонной музыкой.

В эти утренние часы Северин впервые ясно понял, насколько многолика городская жизнь. Рядом, вокруг, позади тянулись тысячи улиц, а когда он поднимался с другой стороны холма, то видел Влтаву, текущую мимо Вышеградской крепости, и яркие солнечные блики горели огнем на ее волнах. В осыпающихся бойницах крепостных стен росла трава. Северин вернулся мыслями в тот вечер, когда беспокойство притупило сознание и он, обуянный страхом и недобрыми предчувствиями, застыл в лабиринте домов. Но сейчас преображенный город, сверкающий омытыми утренним светом башнями, казался прекрасным и манил своими чудесами.

По пути домой Северин часто заглядывал в открытые двери церкви. С того вечера в Мала Стране его тянуло побыть в темноте бокового алтаря, где в нишах застыли статуи с серьезными лицами, а в красном стекле мерцал неугасимый огонь. Он садился на скамью и замирал на четверть часа. В это время в церковь мало кто заходил, разве что одинокая старушка тенью шаркала по плитам пола. Северин вбирал в себя тишину с жадностью человека, долго прожившего среди шума. В сумраке избранного им укрытия плавным потоком текли мысли, увлекая сердце в загадочный, как в детстве, мир. Словно во сне, перед глазами проплывали видения утра, и в полутьме он смотрел на волны Влтавы и низкие фронтоны Градчан, прислушиваясь к пению гудков в долине. Случалось, он приходил в себя от шороха: какая-нибудь женщина, тихонько подошедшая, пока он был погружен в мечтания, опускалась на колени для молитвы. И тогда он, волнуясь, оборачивался и пытливо вглядывался ей в лицо.

Постепенно он понял, что ищет монахиню с глазами-звездами. По неясной причине он окрестил ее Региной и в конце концов сумел поверить, что так ее и зовут. Имя пришло ему в голову при их первой встрече на набережной, под акациями. Вспоминая монахиню, он по внезапному и непостижимому совпадению принимался думать о Миладе…

В тишине он размышлял о днях, когда любовь Зденки стала ему необходимой защитой. Он повторно переживал все, что произошло с тех пор. Слова старого Лазаря преследовали его, бессильные горькие слезы напоминали об умершем младенце. Потихоньку он начал осознавать, что идиллия этого лета была всего лишь иллюзией. Сонная душевная усталость заставила его думать, что он обрел покой и настоящее счастье. Но злые силы не дремали, они тайно одерживали верх, и пока он с улыбкой целовал уста своей девушки, они, подобно едкой кислоте, разъедали его изнутри. Смутная тень, от которой он бежал зимой, вновь возникла перед ним в темноте пустой церкви. Он никак не мог понять, виной ли тому Регина или Милада, и воспоминания о них странно сливались в единый образ. Участь Сюзанны говорила ему, что он ступил на темный и роковой путь, ведущий к горю и бедствиям, и радостям там не место. Он хотел бы защитить Зденку, но видел всю тщету этого порыва. В испуганной любви к ней он с ужасом разглядел мрачную страсть: он держал ее жизнь в своих руках и в любую секунду мог ее раздавить.