Хождение Северина во тьму. Пражские призраки

Начались дожди, смыв последние следы лета. На дорожках в парке в огромных лужах стояла вода, к скамейкам прилипли листья, сорванные ветром с деревьев. По городу, подняв сырые кожаные крыши, тащились экипажи; босоногие мальчишки шлепали по мокрым тротуарам и лепили игрушечные дамбы из грязи у обочин. Этой осенью сумерки окутывали плачущие небеса раньше, чем обычно.

Северин стоял у окна. Невзрачная жизнь пригородного округа, где он обитал, медленно, то и дело замирая, тянулась от утра к вечеру. По мостовой прогромыхала телега с углем, ломовые коняги тянули ее, понурив головы. Вдоль домов торопливо шел человек, его черный зонт блестел от капель. Рывками взмывал в небеса грязный бумажный змей, его за веревку сквозь дождь тянул ребенок; постепенно змей отяжелел от воды и упал на землю. В лавке на углу зазвенел колокольчик, на пороге показалась девушка с выгоревшей челкой и испытующе поглядела на тучи. Потом, задрав до колен юбку и сверкнув красивыми ножками, побежала по улице.

Северин думал об осенних дождях из детства. Все было совсем как сейчас, и душа жалобно заныла от мальчишечьих грез. Даже колокольчик на дверях лавки звенел точно так же, как в магазинчике напротив отчего дома. Северин с нетерпением ждал, когда опять откроются двери внизу. Как-то раз, в раннем детстве, еще до школы, он заболел воспалением легких. Он лежал в постели и смотрел, как уличный свет чертит диагонали на расписанном цветами потолке, и иногда его охватывало необычное ощущение. Матушка хлопотала на кухне, откуда-то доносилась заунывная песнь шарманки. А он чувствовал, что жар будто выгрызает в мозгу странную круглую дыру, наверняка мягкую на ощупь и затянутую тонкой пленкой. В голову даже сравнение пришло: он вспомнил о конфетах, которые изредка покупал на рынке на крейцер. Если их пососать, то над жидкой начинкой оставалась лишь тонюсенькая корочка, проминавшаяся под кончиком языка. Он уже позабыл об этом, ибо с детства такого не ощущал. Но чувство вдруг вернулось во всей своей полноте, и Северин узнал его. На него обрушился рой исчезнувших, смытых временем картин: они стерлись из памяти, но дождливый день вернул их обратно. Темная от копоти открытая галерея с железными перилами, царство их с братом детских игр, откуда они стреляли из рогатки по кошкам в саду. Старушка Юлинка, которую из жалости подкармливали в доме, и в благодарность она чистила щелястую деревянную лестницу. Летние вечера у открытых дверей, когда от вида красных облаков между крышами впервые необъяснимо хотелось плакать, а от простых чешских песен соседских служанок становилось так сладко, что они до сих пор трогали его.

Милада тоже их знала.

Северин прислонился лбом к холодному стеклу. Рот горестно скривился от сердечной боли.

* * *

Пришла ночь, и дождь сменился промозглым туманом, проникающим сквозь дырявые оконные рамы внутрь домов и приносящим тревожные сны их обитателям. Северин не усидел на месте. Он с обеда не выходил на улицу, и виски пульсировали от судорожно бившейся крови. Зденка напрасно прождала встречи с ним, и от этого его мысли заволокло тягостное раскаяние, подобное мгле, окутавшей фонари за окном. Он накинул на плечи дождевик и натянул капюшон на шляпу.

На рыночной площади Северин заметил две фигуры, что сплелись в объятиях за пустующим деревянным киоском зеленщика. Северин остановился понаблюдать за ними, однако спугнул ухажера, и тот со своей дамой скрылся в темноте. Душу охватила всепоглощающая жажда простого человеческого счастья. И в сотый раз пришли тяжкие, мучительные раздумья: что за тропа уводила его от жизни в бесплодную пустыню? Его пронзило болезненное и бессильное, внушающее страх и рождающее сомнения желание оказаться в женских объятиях, схожее с тем, что пришло, когда Лазарь рассказал ему о смерти ребенка.

Он остановился перед входом в музей и посмотрел на Вацлавскую площадь. Осенняя дымка белыми облаками висела меж электрических огней. Северин раскинул руки.

— Милада! — закричал он, и его голос трепетной птицей улетел в туман.

* * *

Настенные часы в «Паутине» показывали двенадцатый час. Зал был переполнен, над столиками плыл терпкий дух разлитого вина. Смех взмывал над зеленоватыми клубами табачного дыма и визгливыми нотами обрушивался вниз. Гул разговоров перерастал в безудержный гам, хрипло обрывающийся, когда раздавались первые аккорды или громкоголосый гость запевал куплет. За пианино сидела сама Карла в соблазнительном пестром одеянии. Играя, она откидывала красивую голову.

Северин сел поблизости от нее и заказал бутылку. От густого, тяжелого воздуха сперло дыхание, на теле выступил пот, рубашка прилипла к коже. Карла играла заказанную посетителями музыку, извлекая пальцами из клавиш неискренние, пропитанные фальшью опереточные песенки. Аромат ее плоти смешивался с винными парами и будоражил кровь. Безрассудная, дерзкая похоть дурманила головы и заполоняла сердца.

Милада покинула компанию юнцов во фраках и белых галстуках и прильнула к Северину. Ее тонкие губы озарила сулящая бесконечные радости улыбка.