Хождение Северина во тьму. Пражские призраки

И начинается этот роман по-кафковски просто, правдиво: «Той осенью Северину исполнилось двадцать три года. Вернувшись после обеда домой, он, совершенно выдохшийся от мучительной конторской работы, падал у себя в комнате на черный кожаный диван и до вечера спал. Лишь когда на улице зажигались фонари, он выходил из дома. Только летом, когда дни были долгими и жаркими, ему удавалось на своих путях-дорогах встретить солнце. А еще — по воскресеньям, когда весь день был в его распоряжении и на прогулках он вспоминал свое недолгое студенчество. После двух или трех семестров Северин бросил учебу и поступил на должность. Теперь он проводил предполуденные часы в уродливой конторе, склонясь болезненным и безусым мальчишечьим лицом к колонкам цифр. Нездоровое, нервозное недовольство вместе с комнатным холодом расползалось по его телу, и тогда в нем пробуждалась еще и тревога. От унылого однообразия дрожали руки. Тяжкая усталость буравила виски, и он пальцами давил себе на глаза, пока не становилось больно». «Пражский роман с привидениями» — таков подзаголовок печально-волнующего повествования. Замечу для ясности, что Леппин (об этом мне стало известно много позже), как и я, работал в почтовом ведомстве, но в еще более скверном и низком по статусу подразделении, где требовались чисто механические навыки, — в «расчетном отделе». И если мне, правда с напряжением всех сил, после нескольких лет удалось-таки вырваться из убожества мерзкой службы (которая навсегда сделала меня чутким к страданиям рабочего класса), то бедняга Пауль Леппин увяз в мутном болоте ненавистного дела.

Книга стихов, вышедшая в свет довольно поздно (ближе к катастрофе Праги) под названием «Разноцветная лампа. Старые и новые стихи» (Die bunte Lampe. Alte und neue Ge-dichte; Prag: Die Bucherstube, 1928), воздвигла ему достойный памятник. В том же издательстве и в тот же год было опубликовано и его последнее прозаическое произведение, бесконечно скорбная, обвиняющая «Речь детоубийцы перед судом человечества» (Rede der Kindesmorderin vor dem Welt-gericht). Я узнал, что изданием обеих книг озаботился Отто Пик; их публикацией этот на редкость энергичный человек, который начал сборником проникновенной лирики «Отрадное переживание» (Freundliches Erleben; одно из стихотворений там посвящено мне), сделал не менее великое дело, чем переводами произведений Чапека, Франтишека Лангера, Шрамека.

В позднем собрании стихов Леппина читаем в финале «Песни к моей юности» (Lied an meine Jugend) звучные строфы:

Я спал в канавах и сидел на тронах,
Я брел сквозь жар любви и сквозь мороз —
Возлюбленных я видел то в коронах,
То видел их в венках из ярких роз.

Ты жгла, как пламя, — и твое горенье

Мне ранило и освежало грудь.
Царица ты, звезда и приключенье,
Навек благословенна будь!

Но немногим дальше стоит стихотворение «Голгофа» (Gol-gatha), где он видит себя распятым. Смиренные, великолепные, зловещие строки. «Как жизнь моя, конец мой безысходен!» Сарказм на грани кощунства.

Этого поэта, в чьих песнях говорят душевное злосчастье и бездомное отчаяние, я любил больше, чем кого-либо еще вне моего «узкого кружка». О нашей первой встрече он сам поведал в упомянутой книге «Писатель, мыслитель, помощник»: