Хождение в Кадис

«Я все делала для вас, – казалось, кричали эти глаза. – А теперь мне нужна ваша помощь, сильные, умные мои хозяева, которым я всю жизнь верно служила, сделайте что-нибудь, спасите меня от этой непосильной боли!»

Офицер спешился, быстро осмотрел лошадь, перекрестился, вытащил пистолет, вставил его поглубже в шелковое, коричневое ухо и нажал курок.

«Мои глаза похожи на глаза той лошади, – подумал Сантьяго. – Неужели я нахожусь в таком же безысходном положении, как она? Но ведь капитан Луис сказал, что такое волнение – игрушка для „Гвипуско“?! Может, он просто хотел меня успокоить? А может, так оно и есть, а я просто боюсь до смерти первого в жизни шторма? В любом случае делать мне нечего, остается только ждать и смотреть».

Он приник к окну. Над морем уже разливалось серое марево, предвестник приближающейся ночи. Вглядываясь изо всех сил, Сантьяго пришел к выводу, что его опасения напрасны, а капитан прав. Каравелла, словно резвая лошадка, перескакивала с одного вала на другой, легко взмывая на самый гребень и плавно скатываясь со склона. Валы не накрывали ее, а подбрасывали, поэтому ударов, могущих разломить судно на части, не было слышно. Это походило на раскачивание огромных качелей, вверх, до замирания сердца, два быстрых удара и вниз, опять до замирания.

Содержимое желудка рвалось наружу, и в конце концов Сантьяго, хватаясь за стены, добрался до двери, открыл ее и, упав на четвереньки, под завывания ветра вывернул содержимое желудка прямо на порог каюты. Его рвало еще несколько раз за эту ночь, длинную, нескончаемую, самую страшную и тяжелую ночь в его жизни.

К утру ветер перестал жутко завывать, волнение слегка уменьшилось, и Сантьяго решился выйти на палубу. Осторожно приоткрыв дверь, он посмотрел на порог, боясь ступить в собственную блевотину, но порог и ступенька лестницы перед ним были идеально чисты – шторм выдраил каравеллу до блеска.

Сантьяго осторожно обвел глазами судно, ища следы разрушений. К его величайшему удивлению, весь такелаж оказался на месте, а на вантах он заметил фигурки матросов, ставящих паруса.

– Гранд де Мена, – послышался сверху бодрый голос капитана Луиса. – Как вы провели ночь? Поднимайтесь ко мне, расскажите.

Сантьяго вскарабкался на полуют, где как ни в чем не бывало стоял, добродушно улыбаясь, капитан.

– Э, можете ничего не рассказывать, – произнес он, окинув взглядом позеленевшее лицо Сантьяго. – Первый шторм – это как первый бой. Главное, что он уже позади. К вечеру море окончательно уймется и, глядя на эту ласковую кошечку, вы даже не поверите, что совсем недавно оно устроило нам такую свистопляску.

Сантьяго перевел взгляд на море. Назвать происходящее на нем концом шторма мог или слепой, или самый безудержный оптимист. С подветренного борта стихия бушевала по-прежнему, крутые волны яростно кидались на каравеллу, обрушивая на палубу белые гребни. Правда, с наветренной стороны дело обстояло несколько лучше: волны плавно перекатывались, ныряя под киль.

– Удалось вздремнуть? – спросил Луис.

Сантьяго вместо ответа лишь махнул рукой.

– Отправляйтесь в каюту и поспите до вечера, – приказал капитан. – Вот вам мой совет, чтобы уснуть, нужно дышать в такт качке. И выпейте полстакана неразбавленного рому. Залпом, как лекарство.

Сантьяго последовал совету капитана, и хоть сама мысль о роме вызывала в нем дрожь отвращения, он, зажмурившись, влил в широко распахнутый рот половину стакана. Дыхание перехватило, а из глаз сами собой покатились слезы, ему показалось, будто вместо рома он проглотил жидкий огонь.

Отдышавшись, Сантьяго улегся на койку, пристегнул ремень, предназначенный удерживать его тело во сне, и со смехом заметил, что волнение на море значительно усилилось. Теперь каравеллу не только качало, словно на огромных качелях, но к тому же и поворачивало вокруг своей оси, так что потолок каюты медленно вращался перед глазами. Почему-то это кружение показалось Сантьяго страшно забавным, и он, разглядывая уплывающие доски потолка, долго хохотал, представляя растерянную физиономию Луиса, стоящего на полуюте.

Затем он припомнил совет капитана дышать в такт качке и постарался вдыхать, когда «Гвипуско» ложилась на левый бок, и выдыхать, когда заваливалась на правый. Он успел сделать пятнадцать-двадцать вдохов, но тут свет перед глазами померк, скрип корабельной обшивки отдалился, и сладкие грезы понесли его душу в чарующий мир сновидений.

Сантьяго проснулся, когда лучи заходящего солнца, проникнув через толстое стекло иллюминатора, осветили его лицо. Он встал, отряхнулся, жадно выпил теплой воды из фляги, набросил собреропу и вышел на палубу. Ветер сразу бросил ему в лицо тучу брызг, чистых, как слезы ребенка. Море было гладким и спокойным, пышные розовые облака висели у горизонта, и в них медленно, словно на параде, опускалось солнце.

Каравелла шла в полветра, переваливаясь с волны на волну, струи прозрачной зеленой воды шипели вдоль бортов, матросы, уставшие от шторма, в вольготных позах расположились на палубе.