Хождение в Москву

Рубинштейн принял на службу никому не ведомого Петра Чайковского, поселив неприкаянного музыканта у себя дома. Все поступки директора консерватории определялись одной целью: «возвысить значение русской музыки и русских артистов». Он исполнял первым все сочинения Чайковского. Музыка заполнила не только Колонный зал Благородного собрания, но и громадный Экзерциргауз, проще говоря, Манеж. Под его крышей тысячи москвичей слышали игру громадного оркестра и хора в 700 человек!

С детства Рубинштейн дружил с братьями Третьяковыми, бегал с ними купаться на Москва-реку. Его знала вся Москва. Извозчикам не нужно было называть адрес, чтобы доехать до квартиры директора консерватории. Заседания, концерты, обеды, вечера, приемы, игра в карты, свидания... Но что бы ни случилось вечером и ночью, профессор утром никогда не опаздывал в класс. Николай Рубинштейн горел как свеча с двух сторон и умер в 45 лет. Его похоронили в Замоскворечье, в Даниловом монастыре.

Потрясенный смертью друга Чайковский написал трио «Памяти великого художника». Были собраны большие деньги в фонд Рубинштейна на строительство нового здания с Большим и Малым залом. Над их сценами водрузили барельефы основателя этого храма музыки. Советская власть, воспылав в 30-е годы любовью к русской классике, присвоила имя Чайковского одной из улиц Садового кольца и Московской консерватории. Она же водрузила ему памятник перед входом в Большой зал, где предполагали установить монумент основателю консерватории. Эта же власть музей Рубинштейна трансформировала в музей имени Глинки.

...Николай Рубинштейн с триумфом выступал в Париже в том самом году, когда Эдисон впервые продемонстрировал изобретенным им фонограф. Записать игру великого пианиста не успели. Сохранились воспоминания. «Как всякий человек, проникнутый неугомонным чувством своего призвания, он ничего не забывает, никогда не отдыхает и в самом себе видит только орудие своей мысли». Так высказался граф Владимир Соллогуб, автор «Тарантаса», повидавший на своем долгом веку много замечательных людей. Граф бывал в Замоскворечье у церкви Николы в Толмачах в «доме Демидовых» за чугунной решеткой. В нем жена брата, Мария Федоровна Соллогуб, держала светский салон, известный в Москве 60 х годов ХIХ века. В нем не только вкусно ели и сладко пили. В графском дворце публицисты и профессора обсуждали вечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» Этим они занимались в то самое время, когда студенты Московского университета в подвале трактира на Трубной площади решали судьбу царя-реформатора. Салон княгини Волконской на Тверской известен каждому школьнику. Салон графини Соллогуб в Толмачах забыт. Она не воспета поэтами, как «царица муз и красоты», уехавшая навсегда из Москвы в Рим. Там на площади, где шумит фонтан Треви, каждый может поклониться праху русской княгини в католическом храме.

Гостями Марии Соллогуб были Гоголь, Тургенев, западники и славянофилы. В ее салоне, как в Английском клубе, можно было говорить свободно о политике, не опасаясь тайной полиции. Графиня магнетизировала современников. «И ум, и сердце, и характер – все в ней было превосходно», – утверждал Борис Чичерин, городской голова Москвы, отстраненный Александром III от выборной должности за либеральную речь на банкете по случаю неожиданной коронации, случившейся после убийства Александра II. «Там сам себя Чичерин поразил», – иронизировал по этому поводу Некрасов. Даже после гибели императора либерал Чичерин надеялся на конституционные реформы. (Племяник профессора-энциклопедиста, Николай Чичерин, отказался из идейных соображений от богатого наследства дяди и «пошел другим путем», став в правительстве Ленина наркомом по иностранным делам.)

Еще одно славное забытое имя – Юрий Самарин, брат графини, историк и публицист. За инакомыслие попал в Петропавловскую крепость. В самиздате ходила по рукам его «Записка о крепостном состоянии и о переходе от него к гражданской свободе». Как ученый, слыл он знатоком истории крепостного права в Пруссии. Как практик, занимался отменой крепостного права в России.

В «барском оазисе среди купеческого Замоскворечья», бывало, жил скитавшийся из принципа по усадьбам друзей Владимир Соловьев, сын великого историка Сергея Соловьева. Семьи у него не было, жизнь прошла в странствиях. Каждый был рад оказать гениальному философу и замечательному поэту гостеприимство. Письмо возлюбленной возбуждало, по его словам, в нем такую радость, что он «громко разговаривал с немецкими философами и греческими богословами» на их родном языке. Учение Соловьева о «всеединстве мира» и другие концептуальные идеи многие в Первопрестольной не признавали. Это побудило его написать в адрес Москвы такие горькие слова:

Город глупый, город грязный,
Смесь Каткова и кутьи,
Царство сплетни неотвязной,
Скуки, сна, галиматьи.