Хождение за три моря

Научился Афанасий владеть ятаганом, причём одинаково хорошо обеими руками, что в бою подспорье немалое. В конном поединке для удара обычно стремятся зайти справа, где у противника левая рука, и тому, чтобы отразить удар, нужно повернуться лицом. А времени уже нет. В бою всё решает быстрота. Афанасий дожидался, когда противник производил свой манёвр, и неожиданно перебрасывал ятаган в левую руку. Недруг, ничего не успев понять, с перерезанным горлом падал под копыта свирепого жеребца.

Квашнин и Афанасий уселись в кресла с высокими спинками, обитыми атласом.

— Письмецо моё получили? — спросил Афанасий.

— Читано самому государю. Он тобой доволен. Молвил, недаром тебя Хоробритом прозвали.

— Зачем вызвали?

— Другое дело измыслили. Государь велел тебе поручить. Чуй, ценит он тебя! Силы Москва собирает для последнего удара по Орде. Чтоб сразу насмерть.

— В Орду ехать?

— Нет, подале. Куда — государь тебе завтра сам скажет. Борис Захарьич Бороздин здоров ли? — В голосе боярина слышалось уважение.

— Здоров. Он мне много помог. Грамоту от Михаила Борисовича я через него получил. — Афанасий помолчал и быстро, как о чём-то, его не касающемся, сказал: — Бояре и народ в Новгороде друг против друга насмерть встали. Теперь главное — хлеба подвоз остановить.

— Об том государь уже указал. — Уловив в голосе приёмного сына нежелание говорить подробнее, Степан Дмитрия не стал его расспрашивать, перевёл разговор на другое. — Чуй, он крепко за объединение взялся. У Юрия и Андрея отчины отнял. Теперь вся Москва под его рукой. Монетные дворы своих братьев закрыл, только свой монетный двор оставил. Теперь денга одна — государева[66].

Утром Квашнин и Афанасий подъехали к Тайному приказу. Отворивший им ворота рослый воин принял лошадей, сказал, что князь Ряполовский ждёт Никитина. А тут и сам князь вышел на крыльцо. И по тому, какое нетерпение было на мясистом лице князя, Афанасий понял, что дело, по которому его вызвали, необычайной важности.

— Давно, давно ждём, — пробасил Ряполовский, хоть знал, что проведчик приедет сегодня. — Натворил ты делов в Новгороде. Купцы новгородские, что письмо передали, уже рассказали. Слухом земля полнится. Теперь люди посадника Захарьинича тебя будут в Твери шукать, поскольку ты — тверичанин. Пусть ищут! Ну, пойдёмте в избу. Скоро замороз ударит, Степан Дмитрия, поохотимся ужо на Лосином острове?

— Поохотимся, — пообещал тот, — я своих выжлецов[67] натаскиваю.

В избе Семён Ряполовский посерьёзнел, даже посуровел, показывая, что дело прежде всего; собрав меж бровей крутые морщины, сказал:

— Пока государь приедет, прочти-ка, Афанасий, сию писанину. — Он положил на стол книгу, раскрыл. — То «Сказание об Индийском царстве».

— Зачем? — удивился проведчик.

Писари, бывшие в избе, с любопытством косились на Афанасия, не переставая бойко скрипеть перьями. Князь Семён строго глянул на них, писцы враз озаботились и глаз от бумаг больше не отрывали. Ряполовский пояснил:

— Индия — земля для нас пока неведомая, но богата, многолюдна и, главно дело, православна. Рыцари-крестоносцы, коих папа католиков посылал в Иерусалим гроб господень освободить, крепко на её помощь надеялись.

— А получили?

— Про то мы пока не сведали. Но зря писать не станут. Чти-ка.

— Где ты сии книги раздобываешь? — спросил Квашнин князя.

— Везде, Степан Дмитрия. И покупаем, и выпрашиваем. За ценой не стоим. Не ведать истории — всё одно что с завязанными глазами жить, на каждом шагу спотыкаясь.

Ряполовский был прав. Сколько вокруг народов неведомых. Вдруг выйдет из тьмы степей новая орда — что тогда? Предвиденье — дело великое. Квашнин погладил бороду, согласно кивнул, хотя обычно любил спорить со старым другом.

Афанасий едва успел дочитать «Сказание», как во дворе забегали, засуетились. Воины кинулись открывать ворота.

— Государь прибыл! — известил Квашнин, выглянув в оконце. — Айда встречать!

Они вышли во двор. В распахнутые ворота уже въезжал Иван, в атласной ферязи и в собольей шапке. Широкую грудь его белого жеребца прикрывал серебряный фалар — круглая пластина, предохраняющая от стрел. Охрана великого князя осталась за воротами.

При столь высоком госте Афанасий сел не за стол, а наособицу. Писцы, покряхтывая от почтительной сдержанности, согнувшись, выскользнули за дверь. Жёлтый атлас ферязи государя сверкал золотыми кованцами, солнце, бьющее в окно, серебрило бороды бояр. Глядя на Афанасия, Иван говорил негромко, словно боясь, что его могут подслушать.