Хождение за три моря

В гостином дворе их уже ждали приезжие купцы, три здоровенных нижегородца в долгополых озямах, в грубых сапогах и шляпах из валеного войлока. Сняв из уважения колпаки, робея, потряхивая русыми волосами, стриженными под горшок, они обстоятельно, дополняя друг друга, рассказали о своей поездке на Кавказ, в Баку — главный порт страны Ширван. Добрые молодцы, видать, были наслышаны о князе Ряполовском и робели под его пристальным взглядом. Афанасий сидел молча, слушал с непроницаемым лицом, ни разу не пошевелился, не кашлянул, не опустил глаз. От неподвижного внушительного проведчика исходила некая загадочность, и купцы ещё больше робели, рассказывая о Ширване, о тамошних городах, дорогах, рынках, товарах, ценах, нравах населения, погоде и о многом другом. Князь Семён время от времени задавал вопросы о расстояниях между городами, высоки ли там горы, часты ли на море фуртовины[70], силён ли летом вар[71], как одеваются тезики[72], воинственны ли они, как относятся мусульмане к христианам. Купцы отвечали охотно, искренне, понимая, что вопросы задаются не из праздного любопытства. Наконец, князь Семён спросил, не были ли они случаем в Индии.

— Нет, господин, не доводилось, далеко очень ехать, а слыхать слыхали, — степенно ответил старший из купцов.

Второй, с пухлым белым лицом, гордясь тем, что знает больше, приподнявшись на лавке, громко крикнул:

— Господин, я в Баку разговаривал с одним тезиком. Он глаголил, мол, эта страна неподалёку от рая! Очень хвалил её! В той стране нет ни татя, ни разбойника, ни завидливого человека, а реки «текут млеком и мёдом»!

Поскольку купцы про Индию ничего больше сказать не могли, князь Семён отпустил их.

Осенними вечерами темнеет рано. Молодой месяц неярко освещал пристань, где всё ещё толокся народ, прохаживались сторожа в громадных овчинных тулупах, с дубинками в руках. Погода была тихой, к вечеру слегка подморозило, отчего воздух был свеж, приятен. Афанасий решил пойти домой пешком.

Вдоль улицы тянулись сплошные заборы. Месяц поднимался выше, заливал призрачным светом дорогу, спящие молчаливые дома. Под заборами лежали густые тени. Во дворах гремели цепями собаки, басисто взлаивали, предупреждая, что усадьба охраняется надёжно. На перекрёстках дымно светили факелы ночной стражи.

Афанасий прошёл горбатый мостик, углубился в узкий переулок. Здесь заборы угрюмо-тяжеловесны, а хоромы столь высоки, что загораживали месяц, отчего в переулке было темно. Вдруг за спиной Афанасия послышался тихий свист, и тотчас несколько чёрных фигур, отлепившись от тына, метнулись к нему. В Москве во все времена хватало татей. Озоровала не только чернь, но и дети боярские при случае не гнушались раздеть догола припозднившегося прохожего. Нужда ли их заставляла? В холодном воздухе просвистел кистень. Привычный слух воина уловил движение снаряда чуть раньше, чем он взлетел над головой приземистого парня, остановившегося в трёх шагах. Ещё двое, воровато пригибаясь, заходили с боков. Сзади слышался торопливый перестук сапог по подмерзшей земле. Приближались ещё двое. Значит, пятеро на одного. Ах, шарпальники! Афанасия охватил гнев. Напрягшимся телом он ловил то единственное мгновение, когда точный расчёт подскажет: пора. Время способно замедляться. Это зависит от готовности ждущего. Однажды Афанасий наблюдал за молнией, срок жизни которой едва ли треть вздоха. Но он так сумел сосредоточиться, что увидел появление розоватого свечения, затем белого жгута, который замер в чёрном небе, подобно кнуту на взмахе, медленно прозмеился и неспешно растворился, оставляя за собой слабо тускнеющее свечение.