Хозяева побережья

Проснулся монах за два колокола до заката. Встал. Тут же ощутил, насколько сильно он измотался за сегодня. Короткий сон только усугубил и без того неважное самочувствие. Монтейро тряхнул головой, допил оставшуюся воду и пошел в умывальню. Зингарец чувствовал острую необходимость освежиться. Духота сводила с ума не хуже пресловутого стигийского проклятья.

В умывальной зале никого не оказалось. Монтейро подошел к чану с водой, зачерпнул немного и вылил себе на голову. Процедуру эту он повторил трижды. Полегчало. Тогда зингарец взял с полки начищенное до блеска блюдо, служившее монахам вместо зеркала. Посмотрел на себя и ужаснулся.

В блюде отражалось не его лицо. Вернее, не совсем его. Зеркальный человек был более смуглым, глаза стали темнее, скулы немного опустились. Зингарец поставил блюда назад и уселся на пол. Обнял ноги руками и принялся медленно раскачиваться взад-вперед.

— Я схожу с ума, я схожу с ума, — бездумно повторял он.

Сначала видение. Теперь лицо. Точнее с лицом-то, наверное, всё в порядке. Это только ему, Монтейро, кажется, что оно изменилось. Именно так всё и должно происходить. А что дальше? В какой момент он потеряет способность мыслить?

На миг Монтейро стало любопытно, что он почувствует, когда всё закончится. Наверняка, что-то необычное. В конце концов, это немного лучше того, что являлось ему в кошмарах. Благодаря своему безумию, он спас сегодня девочку. А что, если это просто новая форма существования? Нечто, неподвластное человеческому разуму. Сотни сумасшедших митриан, что денно и нощно трудятся на благо всей Хайбории. А руководит ими некое высшее существо. Сам Митра или один из его слуг. Они направляют этих несчастных в те места, где нужна их помощь.

Вот муж, спешащий домой, спотыкается об одного из этих несчастных и останавливается, чтобы хорошенько растолковать митрианцу, что он о нем думает. Жена же тем временем успевает мирно выпроводить любовника. И никто никого не убивает.

Стоп! Неправильный пример.

Хотя какая-разница? Суть-то не меняется. Сотни невидимых помощников. Монтейро прикинул, хочет ли быть одним из них. Понял, что нет. Расплакался.

В умывальню вошел толстый монах средних лет. Увидел Монтейро, подошел к нему, потрепал по голове.

— Всё будет нормально, брат. Успокойся.

Монтейро встал, вытер слезы, кивнул толстяку в знак благодарности и отправился молиться.

Настоятель был прав. Нужно во что-то верить. Если есть еще хоть какая-то надежда, он сделает всё от него зависящее.

Молельня была заполнена под завязку. Монахи возносили вечернее благодарение Пресветлому. Монтейро пролез в угол и присоединил свой голос к общему хору. Сразу же ощутил благотворное влияние. Намного легче чувствовать себя частью чего-то большого. Когда столько людей собирается вместе, ничего страшного с ними случиться не может. Кошмарам здесь не место.

Когда традиционная вечерняя молитва подошла к концу, миртриане один за другим стали покидать залу. Вскоре внутри остались только Монтейро и трое седовласых жрецов. Они с упоением что-то вымаливали у Митры. Зингарцу было противно на них смотреть. В его стране стяжательство среди братьев почиталось среди первейших из грехов. Эти явно придерживались иного мнения.

Монтейро не захотелось оставаться в их обществе. Помолиться можно и в келье.

Он неспешно побрел к себе. На полдороге произошло событие, утвердившее его в мысли о безумие. В совершенно пустом коридоре он услышал голоса.

— Завтра надо непременно наведаться на базар. Я слышал, что из Кеми привезут интересный груз.

— Мне кажется, что стигийцы что-то подозревают. Может, хватит? Мы и так достаточно заработали.

— Это же золотое дно! Хотя бы еще два дня!

— Если вас поймают, мы будем всё отрицать.

Кому принадлежал первый голос, Монтейро не знал. Второй был отца-настоятеля. У зингпрца не было никакого желая вникать в суть разговора, вернее собственного бреда. Он желал только того, чтобы это всё поскорее закончилось.

И оно закончилось. Голоса смолкли.

Как он добрался до своей кельи, Монтейро не помнил. Просто внезапно понял, что сидит на своей кровати и поет какую-то заунывную песню на невесть каком языке.

— Всё. Спать! А то это уже никуда не годится, — сказал он себе.

Но сон всё не шел и не шел. В голову лезли детские воспоминания, медицинские трактаты и собственные рассуждения о вероятном будущем. Примерно с колокол он вертелся с боку на бок не в силах уснуть. Потом догадался открыть окно. В келье стало намного свежее. И вскоре он провалился в глубины сна.

Вокруг было темно. Очень. Но почему-то Монтейро сразу понял, что он уже не в обители. Монах попытался пошевелить. Руки и ноги двигались, но опоры не находили. Страшно не было. Зингарец попытался перекувырнуться в воздухе, одновременно дивясь собственной несерьезности. Сальто вышло паршивым. Но благо темно, и никто не видит.

— Иди ко мне.