Хозяйка Дома Риверсов

И королева велела парламенту явиться в Ковентри – словно она, женщина, имела полное право командовать парламентом, как собственной охраной! И парламент послушно туда явился, подобно толпе слуг, обязанных исполнять то, что им прикажет хозяйка. И она приказала им вновь принести клятву верности королю – а на самом деле ей и малолетнему принцу. Никто никогда еще не клялся в верности королеве, однако теперь такая клятва была принесена. Маргарита объявила троих Йорков предателями, забрала у них земли и состояние и все это раздала – казалось, как-то необычайно рано наступил праздник Двенадцатой ночи. Мало того, Маргарита велела герцогине Сесилии присутствовать на королевском суде и слушать, как ее мужа назовут предателем и вынесут ему смертный приговор. Все, чем владели Йорки, вплоть до последнего клочка земли, даже их боевые знамена, награды и титулы, а также все их золото, было у них отнято. Бедная герцогиня Йоркская, став нищей, отныне должна была существовать на пенсию, которую ей выплачивает король, и была помещена практически под домашний арест – в имение своей сестры герцогини Анны Бекингемской, которая осталась верна королеве. Это была настоящая пытка для той, кого в народе прозвали «гордячкой Сис»; теперь она стала всего лишь женой опального беглеца, живущего в ссылке, и матерью, лишившейся старшего сына, поскольку ее сын Эдуард также бесследно исчез. Она, дочь знатнейшего Дома, потеряла и все свои земельные владения, и все свое наследство.

Сэндвич, Кент и Кале, зима 1460 года

Мой муж Ричард расплатился за свое предупреждение о том, что Уорик, захватив власть в Кале, превратится в опасную угрозу для нашего южного побережья. Сразу же после битвы при Блор-Хите и установления временного перемирия королева попросила его отправиться в Сэндвич и укрепить этот город на случай нападения со стороны Кале.

– Я тоже поеду с тобой! – сразу же заявила я. – Не могу больше выносить эту бесконечную разлуку, и мне даже страшно подумать, какой опасности ты там можешь подвергнуться.

– Но я вовсе не собираюсь подвергать себя опасности! – возразил он, пытаясь меня подбодрить, и, заметив мое скептическое выражение лица, захихикал, точно мальчишка, пойманный на вопиющем вранье. – Ну, хорошо, Жакетта, не смотри на меня так. Мы поедем вместе. Но как только со стороны Кале возникнет угроза вторжения, я немедленно отправлю тебя домой, в Графтон. Кстати, Энтони я тоже возьму с собой.

Я кивнула. Было бесполезно напоминать, что уж моего-то драгоценного Энтони я в первую очередь не хотела бы подвергать опасности. Энтони был уже не мальчик, да и родился он в такой стране, которая вечно пребывала в войне с самой собой. Его ровесник, Эдуард Марч[64], сын герцога Йорка, там, за проливом, тоже проходил школу жизни, служа в войсках графов Уорика и Солсбери. А мать Эдуарда, герцогиня Йоркская, содержалась под домашним арестом и вряд ли могла прислать ему из Англии хотя бы короткое письмо. Ей оставалось только ждать и тревожиться, как не раз ждала и тревожилась я, как ждали и тревожились тысячи английских матерей. В такое время ни одна мать, наверное, не могла и надеяться, что ее повзрослевший сын останется дома, в безопасности.

Мы с Ричардом сняли дом в порту Сэндвича, а Энтони принял на себя командование вооруженным отрядом в форте Ричборо, находившемся неподалеку от нас. Город еще не оправился от налета французов, имевшего место несколько лет назад, и обгорелые остовы домов были живым свидетельством той угрозы, которая еще висела над нами, ведь от врага нас отделял лишь узкий пролив. Во время того налета оборонительные сооружения в городе были почти полностью разрушены – расстреляны французами из пушек; особенно пострадали стены, обращенные к морю; французы также прихватили и все принадлежавшее городу оружие. В порядке издевательства над горожанами они играли на рыночной площади в теннис, намекая, что считают англичан не способными к сопротивлению, а потому их мнение ровным счетом ничего не значит. Ричард тут же заставил строителей приступить к восстановлению стен, а главного оружейника Тауэра попросил отлить для защиты города новую пушку; кроме того, он начал обучать жителей военному делу, готовя из них защитников Сэндвича. Энтони тем временем натаскивал людей из того отряда, который мы привели с собой, и тоже старательно восстанавливал стены старой римской крепости, возведенной в устье реки.

Мы прожили в Сэндвиче чуть больше недели, когда меня среди ночи разбудил громкий гул набатного колокола. На мгновение мне почудилось, что это просто гуси зовут птичниц, возвещая предрассветный час – на часах еще и пяти утра не было, – однако затем я поняла: этот неумолчный звон набата означает вражеский налет.

Ричард уже вскочил с постели, надел кожаный колет, шлем и опоясался мечом.

– Что это? Что происходит? – в ужасе выдохнула я.