Хозяйка истории

Читатель будет смеяться, но никто и бровью тогда не повел. Мою оплошность попросту не заметили! Таков анекдот…

Меня спросят: а каково лично мое отношение к описанной мной атмосфере? Как относились вы, исполнители, профи, к тому, о чем говорится? Отвечу: с терпимостью. Необходимость принципиальных позиций по указанным пунктам в целом была доступна моему пониманию, но перегибы я не приветствовал. Помню, как, будучи еще практикантом, воодушевляясь донельзя, штудировал я основательный труд Вильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон «Половые реакции человека». Сексологи знают, о чем говорю. Перевод монографии, изданный у нас ничтожным в числовом выражении спецтиражом с обязательным грифом «Совершенно секретно», я, как начинающий специалист, получал под расписку в отведенной для чтения тесной каморке. Вентиляции нет, опечатаны окна, дверь закрыта на ключ… Льет настольная лампа свет на страницы, и в каждое слово и зорко и жадно въедается мой вопрошающий взгляд. Равномерно колеблясь между практикой и теорией, я, мечтающий о просторе, боялся подумать тогда, что выберу скоро и ту и другую. В тесной читальне сердце жаждало широты. Я понимал: подобных исследований наука доселе не знала. 510 брачных пар, а если умножить на два — 1020 возможных оргазмов, пускай не все состоялись, далеко не все, но даже без учета эксцессов — это ль не цифра?![147] И каждый детально изучен! Каков материал! Но я отвлекаюсь… Отвлекся.

Напомню, о чем говорю. О секретности. Разве не казус? — Фундаментальный труд свой Вильям и Вирджиния сумели издать в США еще до чехословацких событий — в 1966 году, если быть точным, — но что особенно важно: совершенно открыто! Повторяю: открыто! Отчего же у нас он был засекречен?

Ответ.

Считалось недопустимым привлекать внимание традиционных противников наших к нашему интересу к предмету их интереса[148].

Перечитай, читатель, последнюю фразу, и многое станет понятно тебе.

Глава девятая

Моя критика некоторых сомнительных рассуждений. — Первый кандидат в супруги Е. В. Ковалевой. — Моя будущая жена совершает ошибки. — Е. В. Ковалева в новогоднюю ночь. — Ждущий режим

Приходилось слышать, как сетовали некоторые сотрудники нашего Отдела, почему-де уникальнейший, исключительнейший дар достался женщине достаточно высоких нравственных понятий и достаточно тонкой и нетривиальной организации. Уж лучше бы им обладала — так говорили — какая-нибудь ночная бабочка, сговорчивая, податливая и легкая на подъем. Взяли бы такую на популярный в те годы бригадный подряд исполнители-инициаторы всевозможных профилей: кто по Азии, кто по Америке, мне бы дали, допустим, исполнить по глобальным проблемам, — и все бы довольны были, включая Руководство Программы и Высшее Руководство Партии и Правительства. Такая бы смогла и в лабораторных условиях. Не подкачала бы. И уж, наверное, не впала бы в депрессию, если бы кто-нибудь из мужиков умер.

Не знаю, чего больше в этих рассуждениях — наивности, желания отведать чужого пирога или просто нежелания честно работать.

Без труда не выловишь рыбку из пруда, такова моя позиция по этому вопросу.

Да, единственная возможная форма работы с Еленой Викторовной — это упорная, регулярная, принципиальная супружеская связь, которая если и ограничивает деятельность всего коллектива, то лишь в той степени, в какой супруг-исполнитель забывает о своей персональной ответственности.

В конце ноября 1972 года, с началом многосторонних консультаций по созыву Общеевропейского совещания в Хельсинки, автор настоящих воспоминаний, каким я являюсь, был наконец утвержден в роли первого кандидата на место покойного мужа Е. В. Ковалевой. Но даже с учетом ее крайней зависимости от умершего он, то есть я, не мог предположить тогда, что до решающей встречи с пылкими объятиями придется ждать еще несколько месяцев. Так тяжела была депрессия Елены Викторовны.

Патология ее горя в целом представляла классическую картину характерных болезненных реакций, говорить о которых не хочется, но упомянуть должен. Как то: бешеная враждебность по отношению к близким людям и в первую очередь к товарищам по работе в Отделе, замкнутость в себе, утрата всех форм социальной активности и т. п., вплоть до бессмысленного нанесения ущерба своим экономическим и общественным интересам.