Хозяйка Изумрудного города

— Вовсе нет, дорогая сестра, — произнесла Надежда. — И я намерена потребовать от тебя свою законную долю. Я прозябаю в нищете, как ты верно заметила, но я не собираюсь растрачивать на это свои лучшие годы.

— Это драгоценности моей матери, баронессы Корф, — с обидой сказала Евгения. — Вторая жена моего отца не имеет к ним ни малейшего отношения, а стало быть, и ты.

— Вторая жена моего отца, что за великолепная фраза! — рассмеялась Надежда, небрежно затушив сигарету в давно не мытой чашке, стоявшей на столе. — Вторая жена твоего отца, если ты не запамятовала, была моей матерью.

Еще бы, Евгения прекрасно помнила — мезальянс Владимира Арбенина, его женитьба после смерти первой супруги, баронессы Елены Корф, на балерине Модестине Циламбелли, наделал много шуму в газетах, все сочли это проявлением дурного вкуса и неуважения к морали светского общества. Впрочем, крупное состояние, которым располагал депутат Государственной думы, доставшееся в наследство от усопшей баронессы, помогло сохранить ему прежний статус и многочисленных друзей.

— Она была твоей матерью, не более того, запомни это, Надежда, — отчеканила Евгения. — Я происхожу из древнего рода, а кто такая ты? Модестина Циламбелли всего лишь сценический псевдоним Матрены Жужжелицы. Ты строишь из себя аристократку и полуитальянку, а на самом деле твоя мать — дочка купца из Новгородской губернии.

Надежда очаровательно улыбнулась. Впрочем, при помощи улыбки она всегда скрывала раздражение и досаду. Она охотно рассказывала об отце, депутате российского парламента, издателе, знакомце Блока и Северянина, и отделывалась несколькими фразами, когда речь заходила о матери.

— Оставим это, Женя. Ты оказалась здесь вовремя. Ты здесь для того, чтобы помочь мне. Ведь, как я поняла, ты более не собираешься меня убивать? Ты никогда не была склонна к патетике, моя дорогая сестра.

В этот момент в комнату с кухни, протирая глазенки кулачками, вошел очаровательный малыш лет трех.

Увидев его, Евгения переменилась в лице.

— Это мой сын, — Надежда прижала мальчика к себе.

Ребенок произнес тоненьким голоском:

— Мамочка, мне страшно, в углу копошатся крысы…

— Видишь, где нам приходится жить с Сережей, — сказала, целуя в лоб мальчика, Надежда. — Трущобы, но с учетом того, что денег у нас в обрез, это было наилучшим вариантом.

Евгения, не отрываясь, смотрела на мальчика. Голова раскалывалась, в ушах звенело. Боже, как он похож на Сергея, и зовут его так же!

— Когда он появился на свет? — глухим голосом спросила она.

Надежда, поцеловав ребенка еще раз, сказала:

— Я не собираюсь ничего отрицать, Женя. Я родила его от Сергея. А зачала его в нашу последнюю с ним ночь. В ту самую ночь, когда его схватили большевики…

Евгения закрыла лицо массивными руками. Ей хотелось плакать, но слез уже не было. Ее единственный ребенок, сын Сергея, который как две капли воды походил на златокудрого ангелочка, прижавшегося к Надежде, умер полгода назад от дифтерии в лучшей берлинской клинике. Врачи не смогли его спасти. Евгения едва не покончила с собой, это было самое ужасное время в ее жизни, хуже было разве что, когда погиб муж.

И вот — у Надежды есть ребенок, ребенок от Сергея. Почему судьба так несправедлива к ней, почему именно у Надежды, а не у нее, есть единственное напоминание о любимом? О Сергее, которого они любили — каждая по-своему, но одинаково страстно.

— Мама, почему тетя плачет? — произнес маленький Сережа и подошел к Евгении. Он дотронулся до ее плеча, по телу Евгении словно прошел разряд электрического тока. Он так похож на ее Павлушу…

— Евгения, успокойся, — сказала Надежда. — У тебя же есть сын, почему у меня не может быть ребенка от Сергея? То, что он был твоим мужем, не предоставляет тебе исключительных прав на него.

— Павлуша умер семнадцатого марта, — сказала Евгения.

На лице сестры застыла улыбка.

— Извини, я же не знала, мы с тобой не виделись больше четырех лет. Ему было семь…

— Через две недели ему бы исполнилось восемь, — произнесла Евгения. — Он так на него похож…

— Конечно, у них же один отец, — заметила Надежда. — Я сейчас сделаю кофе. К сожалению, настоящего я не пила уже давно, есть только из цикория. Немцы — ужасно практичный народ, делают мерзостный напиток из лошадиной травы и величают его благородным словом «кофе». Но я привыкла к нищете, ты можешь себе это представить? Кто бы мог подумать, что Надежда Арбенина, у ног которой валялся весь блистательный Петербург, будет жить здесь, в Гамбурге, на Тальштрассе?

Прошло два часа. Евгения успела забыть, что явилась к сестре, чтобы убить ее. Она разыскивала Надежду с того самого момента, как они расстались. Разыскивала с единственной целью — лишить жизни. И вместо этого она мирно и так по-чеховски пьет с ней кофе, приготовленный из цикория и разлитый в треснувшие чашки.

Тем временем Надежда, опустив многочисленные детали, обрисовала свою жизнь после прибытия на пароходе из Крыма в Константинополь — скитания в эмиграции, беременность, рождение Сережи.