Хозяйка леса

Она обрадовалась: значит, он думал о ней, когда был в Ленинграде, выбирал в магазинах подарки.

— Спасибо, Алексей Иванович.

За четверть часа Анастасия Васильевна успела поставить самовар, переодеться.

Баженов положил на стол коробку конфет с изображением на крышке Ивана-царевича и улетающей жар-птицы.

— Кажется, — я поймал свою жар-птицу, — сказал он с шутливой улыбкой. — В Ленинграде я держал только одно перо.

— Машина? — спросила Анастасия Васильевна, посмотрев на него.

— Да, машина, — кивнул ей Баженов.

Он стоял, держась обеими руками за спинку стула. — Я многим обязан Хирвилахти, Куренкову и его рабочим.

Мои друзья помогли мне поймать жар-птицу в ваших лесах.

— В наших лесах, — поправила гостя Анастасия Васильевна.

Баженов поглядел на лес.

— Да, пожалуй, в наших… — Конечно, в наших лесах, — решительно повторил он и энергичным движением головы отбросил со лба назад прядь волос.

— Садитесь, Алексей Иванович, я буду поить вас чаем.

— О нет! В таких случаях полагается шампанское! — весело улыбнулся Баженов и вынул из портфеля темную бутылку.

— Давайте стаканы. — Пробка взлетела в потолок. Пенистая влага переливалась через края стаканов…

— С вами первый бокал. В Ленинграде не отмечал с товарищами, не успел.

В стакане плавали золотистые пузырьки, слегка кружилась голова. Анастасия Васильевна порозовела от вина и радостного волнения. Тихо и затаенно мерцали сквозь густые ресницы глубокие глаза. Слегка откинув голову с тяжелым узлом волос на затылке, она слушала Баженова:

— Чертежи мы отдали на завод далеко не совершенные. Весь коллектив завода включился в работу. Рабочие внесли много ценных предложений. Делали машину с подъемом. Ремесло, что называется, перерастало в творчество. Профессор Голубев из Лесотехнической академии, Пивоваров, мои товарищи из треста «Ленлес» не раз приходили на завод. Им я многим обязан. Без их помощи дело, пожалуй, затянулось бы. Короче, мне повезло. Машину сделали, настало время выводить ее за ворота, а ей тесно. Разобрали забор, честное слово. Ни в какие ворота не лезла — Баженов рассмеялся. — Пошла наша машина по улицам Ленинграда с грохотом и треском. Танк! Милиционер-регулировщик на перекрестках не останавливал, очевидно, думал: военвед проводит испытания.

Баженов помолчал, закурил и вдруг заговорил без всякого перехода:

— Видел сына, он у бабушки. — Лицо Баженова затуманилось. — Конечно, она не взяла к себе ребенка. Мальчик, видите ли, будет отвлекать его от занятий. Он сел заново писать диссертацию о корчевании пней. Он требует внимания только к себе. Она его обслуживает, а до сына ей нет дела. — Баженов не произносил имен. «Она» — Нина, «он» — Погребицкий. — Моего сына воспитывает теща. — Баженов смял папиросу, вынул из пачки новую, зажженная спичка обжигала пальцы. — Что такое моя теща? — Представить себе этот тип невозможно: ее нужно видеть, послушать. В ее доме собираются обломки прошлого, играют в девятку, рассказывают сны и несут всякую чушь, а Генка слушает. Религия — дело ее совести, но зачем уродовать мальчика? Она таскает Генку в церковь, пичкает его рассказами из «Жития святых». Зачем ребенку знать о какой-то Ксении Блаженной или о Николае-чудотворце? — Баженов швырнул недокуренную папиросу в открытую дверцу горящей печи. — Генка меня спрашивал. «Нина, а почему ты не с нами? — А почему мама живет у чужого дяди?» Какие мысли роятся в голове мальчика, когда он видит мать с «тем»? Он плакал, просил меня взять с собой. Теща сидела в это время на скамеечке и рылась в сундуке. Я видел ее редкие волосы, серую кожу на темени, и боролся с желанием стукнуть старую ведьму чем-нибудь тяжелым по голове. Она виновата в том, что ее дочь такая.

Баженов с силой опустил кулак на стол, лицо его перекосилось от злобы и ненависти. Таким его Анастасия Васильевна никогда не видела. Он быстро овладел собой, извинился. Рука с папиросой дрожала. За эту поездку он постарел, в глазах исчез насмешливый блеск, в складках губ сказывалось присутствие тайной заботы. Как ей хотелось обнять его голову, коснуться губами седеющего виска…

— Алексей Иванович, убедите жену, что Генке у вас будет лучше. Она должна вас понять…

— Она поймет? — Светлые глаза Баженова налились тяжелой злобой. — Я просил ее, умолял… Она не отдает мне сына. Знает, что он значит для меня, и не отдает… Кто воспитывает моего сына? Бабка-ханжа и развратная мать! — Баженов помолчал, потом заключил с внезапной тоской: — Отняли, украли лучшие годы. Лишили самого дорогого в жизни!

Он сидел, подперев голову рукой, согнутой в локте, прикрыв глаза ладонью. Свободная рука лежала на столе неподвижно. Анастасия Васильевна молча смотрела на него. Если бы она могла хоть немного облегчить боль его сердца. Она осторожно заговорила:

— Алексей Иванович, дорогой, не отчаивайтесь. Надо подождать.

Баженов поднял голову:

— Вы — мой настоящий друг. Как одиноко я чувствовал бы себя без вас.