Хозяйка леса

Лошади пошли по кочковатой заболоченной низине, приминая седые метелки вейника. Над лесом кружились и каркали вороны. Проглянуло солнце и скрылось. Белых мух сменил моросящий дождь. Стрешнев набросил на голову капюшон прорезиненного плаща. Неужели Ася вот так каждый день бродит по лесам и болотам, в резиновых сапогах, в ватнике, общается с лесорубами, у которых каждая фраза заканчивается крепким словцом? Плохо устроила она свою жизнь. Жаль… Слава богу, наконец-то, поселок! Талые воды залили улицы, расположенные в низких местах. Грязь противно чавкает под копытами лошадей, брызгами летит на одежду. Тусклое небо, тусклые домишки, тусклые люди. Бедная Ася! Жить в такой дыре….

Конюх с русой квадратной бородой принял лошадей. Матвеевна в беличьей душегрейке вышла на крыльцо встречать «начальство».

Не знала старуха, что за столом сидит «бывший Настенькин мучитель». Стрешнев съел с аппетитом две тарелки жирных щей, изрядную порцию жареной щуки — улова Куренкова, и после вкусной, обильной еды заметно повеселел. Матвеевна была довольна, что «начальству» понравился ее обед. Парфенов сказал ей, что летчик — невелика птица, но она с жаром возразила: «Не захочет, не посеет у нас, перемахнется в Лебяжье. Скажет, там ему сподручнее». Парфенов не стал спорить со старухой. Стрешнев ему не понравился. Глядит свысока, важничает. Знакомился с ним, Парфеновым, руки не подал, прикоснулся двумя пальцами к своей форменной фуражке, процедил сквозь зубы: «рад познакомиться», двумя словами не перекинулся, уткнулся в карту, его объяснения к схемам вырубок слушал со скучающей миной, вопросы задавал только Анастасии Васильевне. Коля и Рукавишников смотрели ему в рот. Как же! Маг, воздушный сеятель. От приглашения на обед Парфенов отказался, заявив Матвеевне, что ему не правится этот «гусь лапчатый в летной фуражке». Старуха укоризненно покачала головой и принесла Парфенову в его комнату миску горячих щей с куском свинины. Конечно, Парфенова тянуло в общество, хотелось послушать, о чем рассказывал летчик и чему так весело смеялась Анастасия Васильевна. Но кому он нужен? Пригласили его для приличия, отказался, не упрашивали. У Парфенова с утра разлилась желчь. Ныла нога, еле передвигался с палкой по конторе. Он целый день работал над чертежами лесосек и перечетными ведомостями, не мог ни минуты сидеть без работы, заглушал тоску. Скорее бы выздороветь, скорее бы в лес.

Когда Матвеевна уносила пустую миску, он попросил ее позвать к нему Анастасию Васильевну «на одну минутку».

Анастасия Васильевна явилась тотчас же. Ее удивил образцовый порядок в комнате помощника, чистота, его аккуратный внешний вид. Он заговорил глухо, не глядя на нее.

— Врач сказала: ходить по лесу смогу недели через три, не раньше. А может, утешает? Может, на всю жизнь останусь калекой? Вам Зайцев говорил о новом помощнике?

— Не расстраивайтесь, Гаврила Семенович, прежде времени. А что касается Зайцева… да, он говорил мне. От замены я отказалась.

Парфенов оттянул пальцами тугой воротник коричневого свитера, судорожно глотнул слюну. В глазах отразилась тоска.

— Понимаю. Пожалели, как бездомную собаку, перееханную телегой.

Анастасия Васильевна насупилась, сказала с тихой досадой:

— Невозможный у вас характер, Гаврила Семенович.

— Вот-вот и характер! — с тоской подхватил Парфенов. — Все к одному. Берите нового. Комнату я отдам, сам в избушке поживу, а поправлюсь, найдется мне работа в другом месте…

Желтое, отекшее лицо Парфенова передергивалось. Он стоял, опершись на палку, и смотрел в пространство.

Анастасия Васильевна немного подумала.

— Вы хотите уйти из лесничества?

— Сами понимаете… — начал Парфенов, уклоняясь от ее взгляда.

— Гаврила Семенович, ответьте мне прямо: вы хотите уволиться?

— Нет… — с трудом проговорил Парфенов, отворачиваясь.

— Все ясно, — сказала Анастасия Васильевна спокойно и мягко. — Вопрос исчерпан. Прошу вас, больше этого разговора не начинайте. Отдыхайте, Гаврила Семенович. Я пойду. У нас гость.

— Постойте! — Парфенов с решительностью удержал ее руку. — Поговорим начистоту. Раз и навсегда. Выясним все до конца. — Его лицо залила багровая краска, голос дрожал. — Я вас терпеть не мог, вы знаете. Вы меня вытеснили, вы взяли начальственный тон, вы мне казались зазнайкой, свое «я» на первом месте, остальных — под ноги! Я думал: лезет из кожи вон, чтобы ее заметили в верхах, разыгрывает государственного человека, мол, моя душа болит за все леса страны. Я считал вас карьеристкой, я думал… Словом, я много думал о вас такого… Думал и говорил… Я радовался, когда Зайцев закатил вам выговор… Я хотел, чтобы у вас сорвалось с Святозером, и вас прогнали из Хирвилахти!.. Я…

Глаза Анастасии Васильевны потемнели, на щеках выступили розовые пятна.

— Довольно, Гаврила Семенович, — спокойно проговорила она. — Мне все известно. Извините, я должна уйти.