Хозяйка леса

— Нет, не уходите! — Парфенов заступил ей дорогу. — Я должен сказать все! Почему вы меня не выгоняете? Для чего вы меня оставляете? Молчите? Тогда я вам все скажу. Чтобы я все время мучился, всегда помнил ваше великодушие. Спасли, пригрели в своем доме, работаете за меня. Желаете покрасоваться своим благородством перед людьми! Чтобы все говорили: «Ах, какой благородный человек Анастасия Васильевна! Другая на ее месте давно бы выгнала такого субчика, как Парфенов!»

Парфенов давился словами, голос его срывался.

— Вы мне нужны как специалист, а там можете думать все, что вам в голову взбредет! — сердито сказала Анастасия Васильевна и вышла.

«А, наконец-то, раскрылась, голубушка! — желчно подумал Парфенов, тяжело опускаясь на стул и вытирая холодный пот со лба. — Я ей нужен как специалист. Номенклатурная единица. Рабочий механизм. А что в моей душе творится, ей наплевать! Перед людьми разыгрывает спектакль: «Чуткость и забота о человеке». Не надо мне твоей показной заботы! Лживой чуткости!

Забыв о больной ноге, он метался по комнате, хватал вещи, швырял в сундучок. Крышку сундучка он захлопнул с такой силой, что в окошке зазвенело стекло. «Тиранят. Выпить рюмки не дают. Михайла под ее дудку пляшет. Уйду! Черт с ними, с их вниманием, заботой. Никто мне не нужен. Один проживу».

В дверь стучали.

— Кто там? — заорал Парфенов.

— Отопри, вояка! — послышался голос Матвеевны.

— Ко мне нельзя. Я не одет.

— Больно заботит меня — при полном параде ты али нет. Возьми молочка топленого.

Парфенов приоткрыл дверь и, не впуская Матвеевну, взял у нее кувшин с молоком.

— Спасибо, мамаша.

Коричневая рука старухи провела по ласковому беличьему меху душегрейки, — все-таки хватило охотничьих трофеев Парфенова на подарок.

— Чего один сидишь, как сыч в дупле? Шел бы к столу, с людьми покалякал.

— Мне и так весело, — хмуро отозвался Парфенов и скрылся за дверью. Глухо звякнула задвижка.

Чувствуя слабость во всем теле, Парфенов сел на край кровати, привалился боком к железным прутьям спинки. Палка с глухим стуком упала на пол. Ласка без шума прыгнула на кровать, лизнула его тяжелую синеватую руку. Парфенов, не меняя позы, обнял собаку за шею. Собака ласкалась к нему, тихо и восторженно повизгивала. В комнату заползали мягкие весенние сумерки. В тишине беззаботно тикали ходики, висевшие над кроватью. В дверь стучался Коля, звал: «Гаврила Семеныч, а Гаврила Семеныч! Газетки свеженькие принесли». Парфенов не отозвался. Ласка подбежала к дверям, заскреблась, заскулила. Парфенов прикрикнул на нее. Собака послушно улеглась на медвежьей шкуре у печки. Тяжело опираясь на палку и волоча больную ногу, Парфенов проковылял к окну. Как заметно прибавился день! Восьмой час, а сумерки только начали окутывать дальний лесок. Весна вступает в свои права. Тепла еще нет, но снег на взгорьях поредел, обнажились бурые пятна болот, желтые поляны. В усадьбе ольхи стали покрываться красно-коричневыми сережками. А вон и его хибара. Серое, уродливое пятно на опушке леса. Его жилище. В нем он прожил без малого пятнадцать лет. Парфенов оглянулся на сундучок, стоявший в центре комнаты. Представилось ему: он — в полутемной избушке, один, как барсук в норе, тихо, только тараканы шумят за печью, и ни одного человеческого голоса.

Парфенов, сгорбившись, долго стоял у окна, потом открыл сундучок и водворил свои нехитрые пожитки на прежнее место.

Матвеевна собрала со стола грязную посуду, пошла на кухню. По разговору за столом она поняла, что Настя знавала летчика в войну, но старухе в голову не могло прийти, что этот лысеющий дядя с брюшком и тот, которого она когда-то мельком видела на фотографии — бравый лейтенант — один и тот же человек. Скрытная дочка не посвятила мать в свою тайну.

Стрешнев сидел на диване, заложив ногу за ногу, дымил папиросой и лениво оглядывал скромную обстановку комнаты Анастасии Васильевны.

— Я верю в судьбу, Асенька. Увидеться, да еще у тебя в доме… Мне в Олонец путевку выписывали, а потом переменили на Крутогорск. Кириллова в Олонец, а меня сюда. Ты рада?

— Конечно. Мы волновались, ждали… Не верили, что нам дадут аэросев.

Анастасия Васильевна взяла книжку, села на другой конец дивана. Стрешнев с минуту следил за голубыми кольцами табачного дыма.

— Ты так говоришь, словно тебе все равно: Кириллов или я, — сказал он.

— Нет, почему же? — Анастасия Васильевна раскрыла книжку. — Я рада тебя видеть.

Она солгала. Лучше бы приехал незнакомый ей Кириллов. Зачем ворошить прошлое?..

— Спасибо тебе, что оставила прежнее «ты». — Стрешнев подсел к ней, взял за руку.

— Тебе понравилась Карелия? — Она отодвинулась от него, будто за тем, чтобы поправить прическу.

— Да, ничего, — равнодушно отозвался Стрешнев, сделав вид, что не понял ее движения.

— Хочешь послушать стихи? — Анастасия Васильевна полистала книжку. Она не знала, чем развлечь неожиданного гостя.