Хозяйка «Логова»

— Чтобы я обет дал и слово свое держал. Торика у нас совестливая, чуть что — загрызет за нарушение сделки. — Тороп сел за стол, с кривой улыбкой поглядывая на свекрессу. — Значит, уговор у нас с тобой будет простой, но строгий. Я молчу о том, что видел и слышал. — Туг он ворот свитера поправил, якобы невзначай показав не сошедшие пятна засосов. Дождался круглых глаз у тарийки и в кулак кашлянул. — А ты из себя более не строишь царицу.

Глаза медам сощурила, но промолчала, а вояка наш по столу пальцами побарабанил и уточнения ввел:

— Еду не критикуешь, девчат-помощниц не трогаешь, работу их, внешний вид, силу ума и прочее-прочее не оцениваешь. «Логово» как прямо, так и косвенно ругать не дам, Тимку, Тору и Зои тоже. А захочешь укусить кого и яд свой выплеснуть, обращайся, я всегда готов. Если уж после твоих изуверств и посягательств выжил, то и от проклятий не сгину.

Затишье перед бурей длилось от силы секунды три, по истечении которых свекресса забыла о том, что она надменная холодная дама, и отреагировала не хуже базарной бабы.

— Вдовийское отродье! — взвилась она, руками о стол оперлась и нависла над улыбчивым воякой. — Думаешь, условия мне ставить, веревки вить… Где ты и где я! Да я тебя!..

— Что-то ты рано ругаться начала. Погоди, мы договор еще не подписали и слово с меня не взяли. Куда ты поперед коней? — Он выудил из-за пазухи свиток, снял с него ленту и развернул так, чтобы печать и подпись Хран увидела не только Гаммира, но и я. — Вот, распишись здесь, а ты, Торика, здесь. Все по-честному, хранитель рода перепроверил.

— Ты… — взгляд медам заметался, руки стиснули крышку стола, а лоб вспотел. — Ты…

— Помню-помню, — хмыкнул Тороп глумливо и строго перечислил: — самый страстный, сильный и невероятный мужчина.

Я хорошо видела, что за чувства обуревают тарийку, и гадала про себя, за чем гневливая первым делом потянется. У нее под рукой был большой выбор: вилка, ложка, чашка, блюдце, полная тарелка оладий и тяжелый глиняный кувшин. Но она, как и Инваго, лишь глаза прикрыла, медленно выдохнула и договор забрала. Затем и перо взяла, подпись поставила и, разделяя каждое слово, медленно произнесла:

— Мразь! Тварь. Чернь вдовийская! Думаешь, самый умный, слушаться обязал, подписать проклятый договор заставил. Не выйдет…

— Да, моя хорошая, да, моя славная, — кивая, тихо соглашался бывший вояка, с каждым словом вгоняя в ступор не только медам, но и меня. А получив удивленную заминку, сообщил: — Кстати, с сегодняшнего дня я буду звать тебя Гамми.

Скрип ее зубов слышен был отчетливо, а все же за ножом она не потянулась, надменно продолжила:

— Так вот, ублюдок, месяца не пройдет, ты пожалеешь.

— Как и король? — спросил мой названый отец, визируя договор, и улыбнулся проказливо. — Помнится, ты через месяц хорошо ему отомстила.

Как она мстила и что совершила, он не сказал, всего-то напомнил, но и этого хватило с лихвой. Медам будто бы подкосило, посерела вся, на стул опустилась, закрыла лицо руками. Казалось, вот-вот заплачет, но нет, и в этот раз немыслимым образом сдержалась, только плечи вздрогнули, когда Тороп к ней обратился.

— Полно тебе печалиться, всего раз вспомнил дела давно минувших дней, но больше ни-ни. Сама понимаешь, договор.

И тарийка все-таки бросилась, но не на него, а прочь. Правда, далеко не убежала, была перехвачена возле дверей кухни.

— Куда ты, Гамми?

Замершая на мгновение, она начала вырываться и истерично кричать:

— Убери руки! Убери от меня свои руки! Челядь, чернь, отродье! Вдовийская мра… — горький всхлип прервал ее ругань, а затем и еще один не дал грубого посыла досказать.

— Да, моя хорошая, да, моя славная, лучше поплачь. Яд со слезами выйдет, легче станет. — Тороп легко поднял свекрессу на руки, прижал к себе и понес безутешную наверх, приговаривая: — А там, глядишь, и улыбаться начнешь, шутить. Засияешь, как раньше. Я видел. Красиво…

Я покачала головой и со вздохом прижала к себе куртку, которую в спешке схватила, чтобы сбежать. И раньше знала, что наш вояка не только мудрый, но и чуткий, и в женском сердце разбирается не хуже, чем в своем, но чтобы настолько — никогда.

— Вот так поворот…

— Сам в шоке, — раздалось рядом, и когтистая рука демона опустилась на мое плечо. В последнюю неделю Хран только так и заявлялся, и я, почти привыкшая, уже не искала, чем бы его в отместку стукнуть, но все еще вздрагивала.

— Слушай, Торика, а можно я вояку вашего в столицу заберу? Нравится мне, как он с людьми управляется и мозги им вправляет.

— Откуда такая мысль? Неужели Аррит, родственничек Дори, решил жениться на любовнице? — Я покосилась на ехидину рогатую, а он оскалился во все клыки.

— Нет, но абонемент свой в дома терпимости он продал. Подумывает девушку искать, чтоб из чистых. — И с усмешкой: — Как только срамная болячка слезет, нога срастется и шишка уйдет со лба.

— И что хорошего? Через год он невинных охмурять начнет и бросать, потому что молод, горяч и о семье не думает.

— Подумает, если правильно все подберем.