Следовали ли гуманистическим принципам хозяева Ковчега Вудвейл? Сохранили ли эти принципы их потомки? «Полторы сотни лет изоляции». Вернон вспомнил себя после пяти лет экспедиции на Аделаир. Как пришлось заново привыкать, что существуют другие люди. Как напугал врача, красивую темнокожую женщину по имени Ксения, тем, что никак не мог на нее наглядеться. Она решила, что это ― симптом какой-то соматической патологии, и несколько минут листала показатели мониторинга его здоровья, прежде чем догадалась спросить, в чем дело. Вернон слабо улыбнулся. «А ведь многие из Б-32 могли бы показаться необычными сто пятьдесят лет назад». При почти полном отсутствии стабилизирующего отбора и невиданном расцвете медицины, раздробленный на множество изолированных популяций, а затем вновь собранный воедино вид homo sapiens поражал своим разнообразием.
Бум. Бум. Очередное неприятное озарение заставило Вернона сосредоточиться на своем дыхании. Когда этот Ковчег покидал Землю, никто еще не слышал о генетических комплексах. «Меня проще простого записать в нелюди». Даже если среди аборигенов и были высокие люди, вряд ли они весили по двести килограмм. А ведь были еще и шрамы. Возвращенцы имели право на полное устранение всех проблем со здоровьем, полученных во время экспедиции, в пределах возможностей современной медицины, но каждый пользовался этим правом по своему усмотрению: Алия, например, стерла все следы со своего идеального тела, а Джамиль даже чужой глаз не заменил. Вернон тоже сначала думал избавиться от всех отметин, но потом увидел в моделирующем зеркале, как будет выглядеть без них, и понял, что просто не узнает себя. Не стал оставлять бугристые следы наскоро схваченных Робом швов и уродливые пятна ожогов, но тонкие линии на их месте решил сохранить. «Представляю, как местные меня видят». Огромный. Сильный. Весь в неестественных шрамах. Страшный. Вернон сглотнул. Ослепший, едва дышащий. Беспомощный. Пить захотелось еще сильнее.
Выдох получился рваным: очень сложно не паниковать. Отвлечься. Задавать вопросы. Строить план.
Кто эти люди? Он смог различить троих. Они почти не разговаривали, но по звукам, теням и движению воздуха Вернон ощущал их присутствие.
Время он измерял приходами Нервного. Похоже, тот отвечал за очередную дозу отравы. Приходил, прижимал что-то сырое и скользкое к лицу Ямакавы. Ждал, пока пленник сделает несколько вдохов, и уходил. Вернон не помнил, чтобы Нервный разговаривал с остальными. Почему Нервный? Вернон не мог объяснить. Как с моделями операций, просто чувствовал, и все. Тревогу. Сомнения. И лютую ненависть, пугавшую, похоже, и самого Нервного. Как часто он приходил? Раз в день? Два?
Вторая ― Маленькие Ручки. Девушка или даже девочка. Она была рядом почти все время. Протирала лицо. Пыталась напоить. Маленькие ручки поправляли мягкий сверток под его головой. Маленькие ручки укутывали его в одеяло. Она беспокоилась. Она заботилась. Она не знала, что делать.
Третьим был Наблюдатель. Он приходил чаще, чем Нервный, но никогда не прикасался к Вернону. Иногда перебрасывался парой фраз с девочкой. Судя по голосу, взрослый мужчина. Слов Ямакава не понимал, но это, возможно, просто из-за тумана в голове. Наблюдатель был самым спокойным из троих, но даже от него исходила неуверенность и растерянность. «Если вы все сомневаетесь в правильности происходящего, тогда какого черта?!..»
Ответ лежал на поверхности. «Ни в чем они не сомневаются». Откуда вообще можно знать переживания совершенно незнакомых людей? «Похоже на самообман. Привык к тому, что членов своей команды знаю, как себя». Выпихивать из головы недостоверные предположения физически больно. Они такие желанные, такие обнадеживающие. Но сейчас как в тумане на краю обрыва: видеть пропасть важнее, чем чувствовать себя в безопасности.
Глубоко вдохнуть, чтобы хоть немного успокоиться. Но грудная клетка согласна только на слабые, короткие движения. Количество кислорода в загустевшей крови не вырастет. Свет за закрытыми веками померк. Либо кто-то пришел, либо он снова теряет сознание.
* * *
Степан вошел в маленькую кухоньку. Кивнул стоящему у котла Алексу. Эта часть лодки сохранилась неизменной еще со времен эвакуации: маленькая печка, пол и стены вокруг сделаны из негорючего и почти не нагревающегося материала. Только пара сетчатых конфорок сверху ― из металла. Безопасно и эффективно. Тут было тесно, как и во всех помещениях на ховеркрафте, но выходящая на корму стена состояла из двух рядов пластиковых щитов, верхний из которых был прозрачным. Каждое из окон открывалось вверх, образуя козырек над узкой палубой.
Лодка шла по стремнине в тени деревьев, и по столу и посуде бегали зеленоватые солнечные блики.