Хозяйка музея

Ей удалось пару раз заставить его проделать вечерние водные процедуры. Но после этого супруг сделался таким обиженным, что о ласках и речи идти не могло.

Ласки… Долгие, нежные, томные, страстные…

Над этим оставалось только разочарованно смеяться. Мечты романтичной дурочки. Хотя… Маня описывала свой опыт… И все у сестры было именно так, как и представлялось Леночке. Но вот не вышло у нее ничего подобного.

Все было просто, как… Даже и не скажешь, насколько просто.

Так в деревне, куда их отправили на картошку осенью после первого курса, происходило у местных девок с их университетскими мальчиками. Лена однажды случайно услышала-увидела сцену любовного свидания, укрывшись в сарае от дождя.

Днем принялся моросить дождик. Девочки, Ленины однокурсницы, копошились на поле, а ее знобило, хотя холодно пока не было, просто подступал грипп, из-за которого ее потом отвезли домой, в Москву, лечиться.

В огромном сарае стояли машины, назначение которых было неведомо городской девочке. То ли тракторы, то ли комбайны. Еще там громоздились огромные рулоны сена – никогда прежде не видела Лена, чтобы сено так убирали. Пахла сухая трава по-старому, как в стогах, хоть и была свернута на иностранный манер. Девушка протиснулась между этими душистыми рулонами и немножко угрелась. Ей даже казалось, что вздремнула. Очнулась от чьего-то шумного дыхания. Глянула – крупная деревенская девица обнимала высокого и худого парня из их параллельной группы. Тот выглядел довольно жалко. Видно, растерялся, уступил чужому напору, а сам и не знал, что дальше делать со всей этой внезапной светлой радостью.

– Ну, что ж ты? – спрашивала девушка у городского кавалера, глядя на него, как Иван-дурак на Жар-птицу, – с обожанием и неверием, что удалось-таки заполучить это редкостное чудо в свои руки. – Будешь? Давать тебе? Или как?

При этом она так шумно шарила по его рабочей одежде, что Лене стало страшно за своего коллегу. Она в тот раз впервые услышала слово «давать» в контексте неплатонической любви и ужаснулась предположению о его значении. И еще ей очень хотелось остаться незамеченной. И вот она сидела в сене, и деваться ей было некуда.

– Давать, – звучал настойчивый девичий вопрос, – будешь?

Как будто компот в столовке предлагала.

Видно, студент дал как-то понять, что будет. Потому что девица задрала юбку, оголила бока, спустив до колен трусы, и повернулась к нему спиной, опершись обеими руками об огромное колесо сельскохозяйственной машины. Парень нервно возился со штанами.

– Ты впервой, что ль? Давай уж, – задушевно пропела его партнерша.

Ну, тот и дал.

– Ох, сладкий! Сладкий! – слышала Лена ужасно противные бабьи стоны, которые, впрочем, продолжались очень недолго. Минуту, если не меньше.

Потом та, что самозабвенно стонала в ответ на судорожные толчки неопытного москвича у ее белого зада, перевела дух и деловито натянула трусы, одернула юбку, повернулась лицом к возлюбленному и долго целовала того в губы.

– Зазноба ты моя! Вечером придешь?

– Приду, – ответил зазноба. – А куда?

И они, сговариваясь, пошли себе из сарая. А заболевающая гриппом Лена все не верила увиденному и обещала себе, что вот у нее все-все будет по-другому, красиво, нежно, осмысленно.

Кстати, сладкий зазноба через полгода женился. На той самой страстной поселянке. Сельскую комсомолку родители привезли из деревни прямо в деканат. С огромным раздувшимся животом. Виновника торжества вызвали непосредственно с лекции. Потом им, девчонкам, секретарша рассказывала в лицах про весь состоявшийся драматический театр. И как пузатая бокастая невеста всхлипывала и причитала, что любит навеки, и как будущий попавшийся папаша бессвязно лепетал, что он не знал, но готов… если надо…

Лена никому не сказала, что стояла при истоках светлого и плодотворного чувства. Кому это надо? Но ее, достаточно бесхитростную и наивную, потряс явный жесткий расчет, с которым действовала сельская активистка ради того, чтоб пристроиться в столице. Это было своего рода отважное дерзание. Ведь если бы студент наотрез отказался жениться, осталась бы она со своим пузом пожизненно картошку копать в полях Нечерноземья. Впрочем, нет, не осталась бы. Выбрала-то себе в жертву вполне подходящего. Это еще тогда, в сарае было ясно.

Так вот, размышляя о самых интимных сферах собственной супружеской жизни, начала Леночка ощущать некоторое сходство семейных эпизодов с той самой сценой у комбайна, невольной свидетельницей которой стала она, будучи еще совсем невинной барышней.

Вот укладывались они на семейное ложе. Славик поворачивался к ней, трогал ее грудь и лихо спрашивал:

– Общаться будем?

Дальше можно выбирать одно из двух: сбросить его руку и отвернуться или все же начать «общаться».

Ну, чем не вопрос «Давать?»?

Кто бы мог подумать, что такая доля достанется именно ей?