Хозяйка розового замка

Сам он этого, конечно, не мог не сознавать. Сплетники утверждали, что уже не раз после победной битвы у молодого генерала, которого продолжали считать выскочкой, нет-нет да и вырвутся слова: «Неужели мне всегда придется побеждать и завоевывать страны для Директории, для „этих адвокатов“?» Указаний Директории он, впрочем, почти не слушал и поступал так, будто был в завоеванных странах по меньшей мере вице-королем. Он, например, вопреки воле директоров основал Циспаданскую республику, включив в нее Модену, Феррару, Реджо и Болонью. Директория была в бешенстве. Она хотела прямой зависимости Италии, без всяких республик-марионеток. Это бешенство ничуть Бонапарта не трогало и не помешало ему создать Цизальпинскую республику по образцу первой. С Пием VI он тоже поступил по собственному усмотрению, не так, как хотела Директория. Конфликт между директорами и Бонапартом был построен на столкновении соперничающих честолюбий. Многие видели в нем начало борьбы генерала за власть.

Внутри страны Директория продолжала политику «качелей»: удар вправо, удар влево… И все ради того, чтобы беспрепятственно наполнять карманы золотом. Был принят декрет о недопущении бывших робеспьеристов к должностям и об отмене репрессий против священников. В большинстве мест возобновилось богослужение, и хотя запрет на колокольный звон все еще существовал, некоторые приходы все-таки решались звонить. Появляться в сутанах священникам еще было нельзя.

Законы против аристократов и эмигрантов продолжали действовать. Запрещалось принимать участие в выборах лицам, «внесенным в списки эмигрантов, а также их отцам, сыновьям, внукам, братьям, зятьям, своякам, а равно дядьям и племянникам». Дворяне, даже те, что не выехали за границу и не были включены в списки эмигрантов, все равно приравнивались к иностранцам и должны были «натурализоваться» в течение 7 лет. Директория поступала с дворянами сообразно своей фантазии: кого прощала, кого нет…

Генерал Лазар Гош, долго болевший после ранений, все-таки пришел в себя и не отказался от своего замысла. Правда, замысел этот осуществлялся как чистейший фарс. Генерал отправился в Ирландию. Буря рассеяла его корабли, и несколько недель они скитались в тумане по морю, тщетно разыскивая друг друга. В лодке Гош вернулся в Бретань и уехал в Париж, полумертвый от простуды и отчаяния.

После затяжного молчания Бретань оживала. Один за другим возвращались сюда роялистские повстанцы, ранее скрывавшиеся в Англии. Маркиз де Пьюизэ в первый день нового года объявил новую войну Республике за «восстановление монархии во всем ее блеске». Граф Луи де Фротте собирал шуанов в Нормандии. Синие войска в Бретани таяли с каждым днем; с тех пор, как Гош от стыда сбежал в Париж, а оттуда еще дальше, в Голландию, среди синих уже не было того порядка, что прежде. Снова для роялистов забрезжил луч надежды.

Король Людовик XVIII, обратившись весной к французам, проповедовал мирные средства и неприменение оружия. В стране ширилось недовольство республиканской властью. Правда, не так Республикой, как Директорией. Но близились новые выборы в оба Совета, и при нынешнем раскладе сил там могли получить большинство если не роялисты — об этом и речи не было, ибо истинные роялисты были лишены возможности участвовать в выборах, — то, по крайней мере, люди более умеренные и менее безумные.

Даже в Бретани укреплялась мысль о том, что стоит подождать и добиться королевской власти путем декретов обоих Советов.

Но, конечно же, Бретань жила далеко не только этим. Большинство бретонцев были охвачены совсем иными заботами. С тех пор как наступил февраль, началась в Бретани и весна. Голубой туман стлался по жирной, напоенной, влажной земле, готовой уже через несколько месяцев покрыться изумрудным пышным цветением. Праздник шанделёр, а иначе говоря — сретенье Господне, каждого пахаря заставил взяться за плуг.

Уже начались работы в поле, в саду, на виноградниках. К 12 марта, дню святого Григория, приурочивали весеннюю пахоту, боронование, сев. Тогда же впервые выгоняли на пастбище скот. Крестьяне поглядывали на небо и приговаривали: «Plui de mars ne profite pas» — «Мартовский дождь пользы не приносит».

Весна 1797 года… Она дарила столько надежд.

В Белых Липах дел было невпроворот. После того, как на ферме повально рождались ягнята, наступал день святого Обена — начало стрижки овец. Благо, что я переносила беременность так легко и на своем шестом месяце могла исполнять обязанности хозяйки. Приходилось бегать то на ферму, то в сад, то в теплицы, то на огороды. Родилось столько маленьких козочек, столько телят… А кормов не очень-то хватало, приходилось к ним добавлять толстые корни аира, камыша, тростника, ряску с прудов, водные растения, словом, все, что можно было найти в это время года.

Поль Алэн мотался верхом по окрестностям, сопровождаемый управляющим: на полях теперь настала горячая пора. Надо было позаботиться о том, чтобы этот год в смысле урожая был удачнее, чем предыдущий.

А потом наступило 25 марта — праздник Благовещения, давший мне передышку от всех забот.