Хозяйка Шварцвальда

Кристоф мог рассказать о Зильберраде немало. Он познакомился с ним сразу по приезде в Оффенбург, куда его привели дела. Тогда он собирался купить несколько виноградников в Ортенау, а также интересовался серебряными месторождениями неподалеку от Хаслаха. В католических городах Кристоф выдавал себя за богатого землевладельца. Как перед каждым человеком, у которого водились деньги, перед ним открывались любые двери, а сплетни лились в уши вместе с вином, которым наполняли его кубок.

Среди прочего ему рассказали, что старый Георг Лауббах, дед Агаты по матери, и Рупрехт Зильберрад враждуют уже давно. Причиной была должность охотника на ведьм. Она давала такие возможности, что лишь дурак бы за них не ухватился, а Зильберрад дураком не был. Он считал себя человеком прозорливым, и не зря. Надавив там, подмаслив тут, он занял пост первого охотника на ведьм в Оффенбурге. В 1600 году городской совет постановил: любой, кто изобличит ведьму, останется в неприкосновенности и город не возьмет с него никаких судебных издержек даже в том случае, если вину не удастся доказать. Все шло хорошо, мешал только Лауббах: переманивал гильдии на свою сторону и нашептывал бургомистру, что колдунов в Ортенау никогда не водилось. К счастью для Рупрехта, в совете заседал его родной брат и перевес был на его стороне.

Масла в огонь подливало то, что в семье Лауббахов уже была ведьма – родная бабка маленькой Агаты. Ее сожгли в 1597 году, когда она была преклонных лет и совсем выжила из ума. Зильберрад не имел к этому никакого отношения, но и без него в городе никто не сомневался, что старуха Лауббах – ведьма. Сгнивший на корню урожай и падеж скота сделали свое дело, и судьи единогласно объявили ее виновной во всех смертных грехах. В том, что они приняли правильное решение, их укрепили последовавшее за казнью теплое, в меру сухое лето и славный урожай пшеницы.

Так семья Лауббахов стала уязвимой. Все знали, что ведовство передается с кровью, а значит, другие члены семьи тоже попали под подозрение. А когда годом позже от долгой, мучительной болезни умер родственник Рупрехта Зильберрада, тот не стал далеко ходить за виновными и обвинил в колдовстве трех дочерей своего заклятого врага. Внимание суда остановилось на Эльзе. Может, она была самой упрямой, может, самой красивой – кто знает, что сыграло роковую роль?

Кристоф так и не понял, сколько Агата усвоила из того, что он рассказал. Она надолго задумалась, то хмурясь, то покусывая губы.

– Что Зильберрад хотел сделать со мной? Тоже сжечь?

Вагнер откинулся на спинку стула. Есть ему резко расхотелось.

– Думаю, не отказался бы. Это бы ясно дало понять его врагам: пусть сидят смирно, если не хотят, чтобы их дети тоже сгорели. Но его влияния хватило лишь на то, чтобы тебя посадили в темницу. Никто не ожидал, что к делу о ведовстве привлекут ребенка. Таких случаев в Ортенау пока не было. Если бы Эльза созналась раньше…

Он ждал, что она закончит фразу за него, но Агата молчала. Его раздражало, что приходится объяснять такие простые вещи. «Это тебе в наказание, – прозвучал знакомый голос в его голове, – за то, как ты изводил меня, тупица». Кристоф покорился.

– Представь, что мне нужно, чтобы ты сделала что-то неприятное. Например, освежевала и приготовила крысу, а затем съела ее на ужин.

Агата скривилась.

– Отлично. Ты отказываешься. Тогда я возьму твою любимую кошку и скажу, что убью ее, если ты не съешь крысу. Подвешу за хвост к стропилам и дождусь, пока она издохнет от голода.

– У меня нет кошки.

Кристоф закатил глаза:

– Просто представь! Нет кошки – нет воображения? Я мог бы пригрозить тебе смертью любого другого зверя или человека: Урсулы, Берты, Хармана, твоей лошадки или никчемного папаши, который испугался даже попрощаться с тобой. Ради кого ты бы съела крысу?

Она подняла взгляд и впервые посмотрела на него прямо и открыто. Темные глаза улыбались, словно ответ лежал на поверхности. Кристоф подался вперед, с интересом изучая ее лицо.

– Есть кто-нибудь, кто тебе дорог, Гвиннер?

– Вы, – ответила она без запинки.

Кристоф расхохотался и отсалютовал ей вином. «Никого, – думал он, глядя, как Агата сама подливает себе воды из глиняного кувшина и тянется к десерту, – ни одной живой души не осталось у этого мышонка».

* * *

По мере того как воздух теплел, а день удлинялся, Кристоф все реже покидал поместье. Он задергивал шторы и подолгу сидел у камина, укутавшись в халат. Его не радовали ни раннее солнце, ни паркое дыхание оттаявшей земли, ни первые лесные цветы, которыми Урсула украшала комнаты.

Весна 1611 года тянулась дольше, чем все предполагали. Мороз долго не отпускал землю, и яровые начали сеять поздно. В дом проникала сырость и выстуживала стены. Ауэрхан жаловался на плесень в подвале, но Кристоф его не слушал. Он не слушал ничего, кроме собственной тоски, что вгрызалась ему в кости и просачивалась в кровь.