Хозяйка Шварцвальда

К ее глубокому разочарованию, в лазарете никто и слова не сказал о ее внешности. Хотя она приехала еще до открытия, ам Вальд с Рихтером уже были там – собранные, готовые начать новый день. Агата тоже взялась за дело так, будто выполняла подобную работу ежедневно. Она очищала раны и накладывала повязки, а потом в сосредоточенном молчании записывала под диктовку отчеты, адресованные городскому совету, все по одной форме:

«Благородные, благоразумные, достойные, мудрые, благожелательные господа! По приказу князя-пробста я обследовал Грету Раушпиль. На ее теле заметны следы чесотки; я бы отправил ее в гваяковую ванну, но ввиду обстоятельств общественные омовения в городе сейчас не проводятся. Посему назначаю госпоже Раушпиль серную мазь».

– У вас красивый почерк, – отметил Рудольф. Это была первая фраза, которую он произнес за целый день. Во время работы они почти не говорили, за исключением сухих реплик, которые касались повязок или обработки открытых ран. – Видно хорошее образование.

– Я знаю пять языков, – зачем-то ответила Агата.

– Латынь, древнегреческий, французский, английский и …

– Иврит.

– Ну конечно, – усмехнулся он. – Увлекаетесь тайными науками?

– Немного изучала астрологию.

У него Уран в первом доме – это очевидно. Непредсказуемый, бунтарь, плывет против течения, любит впадать в крайности. Окружающие видят его человеком с причудами. Мощный десятый дом c Меркурием или Плутоном. Вероятно, Сатурн в квадрате или трине с Солнцем – отсюда и напряженные отношения с отцом, и нелюбовь к своему прошлому, – а также Юпитер или даже стеллиум в двенадцатом доме, который отвечает за больницы, монастыри и тюрьмы.

За обедом в саду на сшитом из лоскутков одеяле ам Вальд держался более раскованно, но все равно сдержанно. Они обсуждали последний выпуск «Зеркала медицины» и благотворное влияние омовений, спорили о symptomata и signa болезней[33] и о том, есть ли прок от лекарств против чумы. Агата отметила, что Рудольф свободно говорил обо всем, что касалось работы, но мгновенно замыкался, едва речь заходила о семье. Она решила больше не трогать эту тему. Однажды он сам вскроет этот нарыв, если захочет, и покажет ей его содержимое.

Сразу после полудня к ним поступила женщина с обожженными руками. Ее привели муж и старший сын. Красную кожу на кистях покрывали налитые мутной желтизной волдыри. Фрау Шольц, как к ней обратился Рудольф, слабо стонала и всхлипывала, держа руки на отлете, словно не хотела признавать, что они крепятся к ее телу. Ее била крупная дрожь.

– Что случилось? Вы ошпарились кипятком? – спросила Агата.

– Нет, – ответил герр Шольц вместо жены. Оказалось, что та сунула руки в костер, на котором горела их дочь. Ей обещали милосердную казнь – отсечение головы, – но в последний миг совет передумал. Семья узнала об этом уже на месте казни. В чем провинилась несчастная? Один раз сходила потанцевать с сыном кожевника из соседнего дома в компании других юношей и девушек. Они ничего плохого не делали, просто хотели повеселиться. Но в Эльвангене уже больше двадцати лет были запрещены пляски. Кто-то донес, и стражники схватили девушку на следующий день, не дав ей ничего объяснить. Ее обвинили бог весть в чем: в том, что кружилась на шабаше голышом, целовалась с животными, просила Сатану наслать на город моровое поветрие…

Фрау Шольц рыдала, пока Агата аккуратно разрезала ей обгоревшие рукава, чтобы Рудольф мог взглянуть на раны.

– Что принести? Будете прижигать маслом?

Он поморщился:

– Господь с вами, фройляйн Гвиннер, откуда вы набрались такого варварства? К тому же ожог не отравлен[34]. Сходите к Рихтеру, попросите его достать лук и немного соли.

Позже Агата внимательно следила за тем, как Рудольф смешивает измельченный лук со щепоткой соли и выкладывает массу на вздувшиеся волдырями руки фрау Шольц. В кабинете запахло кухней. Женщина вздрагивала и скулила. Напоследок хирург забинтовал ожоги чистой тканью и велел приходить завтра, чтобы он мог посмотреть, есть ли улучшения. До тех пор, разумеется, ничего нельзя трогать, а лучше и вовсе лишний раз не шевелиться. Пускай муж займется домашними делами.

С перебинтованными руками фрау Шольц напоминала огородное пугало, на которое навешали тряпок, чтобы те развевались на ветру. Агата нашла ее вид весьма потешным. Едва за Шольцами затворилась дверь, она заметила:

– Как глупо! Дочь она бы все равно не вытащила, только нажила себе увечье зря. Как она такими руками будет вести хозяйство?

– Никак, – ответил Рудольф. – Она и не будет. Недели не пройдет, как стражники явятся за ней и мужем. Такова участь всех членов семей осужденных. Почти всех.

Он вытер руки о тряпку, почесал зарубцевавшийся белый шрам над глазом и добавил:

– В такие мгновения особо не думаешь. Делаешь, что велит сердце. Аристотель называл это животной душой.