Хозяйка Судьба

— Да, — улыбка исчезла с губ Карла, и он протянул герцогу Дорогану извлеченную из мешка квадратную дощечку, на которой лежал мертвый ёжик, пришпиленный к дереву тонким длинным стилетом с витой серебряной рукояткой.

— Это что-то значит? — голос герцога сорвался и он закашлялся.

— Непременно, — ответил Карл и повернулся к императору.

— Ваше величество, — сказал он, сделав еще один шаг, и опускаясь на левое колено. — Я…

* * *

… Дорога из Гайды в Цейр долгая и трудная — тем более поздней осенью — но Карл проделал ее чуть больше, чем за три недели. Он не жалел лошадей, и людей он тоже не щадил. А сам он, как, по-видимому, думали гвардейцы конвойной роты, был отлит из бронзы или высечен из гранита. Они ошибались, разумеется, и, если бы не воля, которая держала его, как контрфорсы обветшавшую крепостную стену, Карла уже мотало бы в седле от слабости. Он спешил в Цейр и сам удивлялся этому, пока усталость и недосыпание — а спал он не более четырех часов в сутки — не изгнали из головы все мысли, кроме одной: «Боги, как я хочу спать!»

Его упорное стремление в Цейр, весь этот заполошный бег по кое-где раскисшим от дождей, а кое-где уже припорошенным первым снегом дорогам, были иррациональны, потому что не определялись ровным счетом никакой необходимостью. И, однако, Карл спешил, что было каким-то образом связано с тем, что довелось ему испытать там, у Сухой пустоши, в ночь Нового Серебра, через четыре дня после битвы у Герлицких бродов. Справедливости ради, следует отметить, что даже эта невнятная мысль была, в конце концов, стерта неимоверной усталостью, которая овладела Карлом в пути. Но цель была уже определена, задача поставлена, и Карл рвался в Цейр так, как будто от этого зависели его жизнь и посмертная судьба, то есть так, как никогда никуда не спешил. Однако сутки назад, он все-таки сделал одну — первую и единственную — дневную остановку. Он задержался на три часа в Ливо, от которого до Цейра оставался всего лишь один дневной переход. Карл мог, разумеется, миновать, не останавливаясь, и этот чудный — едва ли не игрушечный — городок, примостившийся на Беличьем холме, слева от старого тракта. Мог и, вероятно, должен был так поступить, раз уж нетерпение сердца гнало его вперед, как безумца, стремящегося догнать ускользающий горизонт. Однако, по случаю, именно в Ливо жили два симпатичных ему лично человека, которых Карл не видел уже очень много времени. И он решил, что три часа это такая малость, которую он может себе позволить, тем более что ее вполне можно было затем компенсировать, украв время у ночи. Да и в любом случае, он просто изнемогал от усталости. Проделав столь изнурительный путь настолько быстро, что в это невозможно было даже поверить, Карл нуждался в отдыхе, пусть даже и кратковременном.

— У меня всего три часа, — сказал он прямо с порога, заставив онемевшие мускулы, растянуть губы в улыбке. Извещенные посланным вперед гвардейцем, Кумар и Зима уже сидели за столом в малом зале корчмы с простым и незатейливым названием «Жареное и вареное». — Но эти три часа я хочу провести с вами друзья, ведь ко мне, в Цейр, вас не дождешься, не так ли?

— Так, — с ухмылкой ответил Яков Кумар, вставая навстречу Карлу. Он был худ и сутул, седые длинные волосы обрамляли его узкое темное лицо.

— А что мне делать в том Цейре? — пожал широкими плечами Верен Зима и, демонстрируя озабоченность, почесал свою плешивую голову.

Оба они, и Яков, и Верен, были уже сильно не молоды, и оба — в свое время, разумеется — считались едва ли не лучшими живописцами Южного края. Однако времена, когда они яростно конкурировали, расписывая на заказ храмы и дворцы в разных концах империи или исполняя портреты знати в Цейре и Цуре, давно миновали. Скопив достаточно денег и обзаведясь многолюдными семействами, оба они осели в Ливо и тихо доживали свой век, окруженные преданными учениками и подмастерьями и, естественно, любовью и заботой своих домочадцев.

— У меня всего три часа, — сказал им Карл и не обманул.

Три часа. Всего только три часа. Он вошел в корчму, улыбнулся друзьям, обнял, не чинясь — да ему и в голову такое придти не могло — и вот уже выходит, пожав им обоим, Якову и Верену, на прощание руки. Три часа… Великие боги, куда девается время? За разговором секунды не в счет, и минуты летят, стремительные, как стрелы убрских лучников, и длинный разговор — как чаша густого и терпкого войярского вина. Вот оно, вино! Плещется в чаше, и от его аромата поет сердце. И вот его уже нет, и только послевкусие свидетельствует вечности, что вино выпито. Высокое небо и все его обитатели! Почему счастье не длится столько, сколько способна вместить человеческая душа? Но сердце уже зовет в дорогу, и нетерпение, поселившееся в душе, кипятит кровь. А почему, и зачем? Кто знает? Как будто бы имелась причина, потому что случилось нечто на Сухой пустоши, и в сердце Карла закрался непокой, и ворохнулось тревожно его художественное чувство…

«Император? Возможно…»

Да, все было возможно, и, значит, Карлу следовало поспешить.

«А почему, собственно, „значит“?»