Хозяйка Судьба

— Мотта, — она снова смотрела на Карла и, судя по выражению ее глаз, скрывать которое от него она и не думала, знала теперь совершенно определенно, что так оно есть. Зал «говорил» с ней точно так же, как и с Карлом, который, едва успев высказать мысленно свое предположение, тут же получил этому молчаливое подтверждение, вошедшее в него просто с еще одним глотком воздуха, и с такой же естественностью.

Мотта.

— Значит, это Мотта, — Март тоже оглянулся, но посмотрел, судя по всему, только на каменные изваяния, да еще, прежде чем снова повернуться к Карлу, задержал взгляд на мгновение на темно-зеленом монолите Врат. — Врата…

— Мотта, — почти благоговейно произнес Август, который, как и любой другой солдат в ойкумене, наверняка, не раз слышал балладу Эзры Канатчика о славном рыцаре Викторе из Майена и его квесте к Алмазной Мотте. А, может быть, и сам певал эту песню у бивуачного костра. Может быть.

— Да, — кивнул Карл, отвечая сразу всем, и тем, кто выразил свои чувства вслух, и тем, кто промолчал. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.

Говоря это, Карл смотрел в глаза Строителю, но тот уже вполне собой овладел, и ответный взгляд его чуть прищуренных глаз ничего существенного не выражал. Однако Карл не сомневался, что Строителю есть, что рассказать о Мотте. И, если сейчас он молчал, то не из-за того, что хотел скрыть свое знание от Карла, а потому что «служил» — что бы это для него ни означало — именно Карлу, и раскрывать свои секреты перед другими людьми не желал.

«Личные отношения, не так ли?»

Простая мысль, но не праздная. Даже и не мысль вовсе, а интуитивное принятие очевидного. Ведь всех этих людей, если быть до конца откровенным, объединяло, прежде всего, то, что судьбы их — так или иначе — оказались связаны с его, Карла Ругера, судьбой. И каждый из них вел с Карлом свой собственный диалог, и он с ними тоже. Потому что все эти мужчины и женщины пришли сюда своими, зачастую очень не простыми дорогами, и жизнь прожили свою, особую, непохожую на другие жизни, и тайны свои, разумеется, имели, как без тайн! Даже у Августа Лешака — самого, казалось бы, простого и понятного человека из тех, что этой ночью оказались в Мотте, и который на самом деле был отнюдь не так прост, как могло показаться при поверхностном с ним знакомстве, даже у него были свои секреты. И об этих его тайнах — пусть и не обо всех, а только о некоторых — Карл тоже должен был переговорить со своим капитаном с глазу на глаз.

— Да, — кивнул Карл. — Это Мотта. И мы, разумеется, не первые, кто сюда попал, однако, снять «не снимаемую печать», насколько я понимаю, никому пока не удалось. Иначе бы нас здесь не было.

Вероятно, теперь, когда прозвучали эти слова, он должен был объяснить им и все остальное. Вот только Карл и сам пока не знал всего, что хорошо, правильно, было бы в сложившейся ситуации знать. А, возможно, всего, даже если бы это все и было ему известно, говорить и не следовало, потому что всегда есть вещи, которые не стоит обсуждать, и слова, которые вслух не произносят, но и то правда, что для каждого они свои. И все-таки что-то же Карл своим спутникам сказать был обязан? И уж совершенно очевидно, он должен был им объяснить, что и почему намеревается теперь делать. Однако на вопрос, как это сделать, ответа у него пока не было.

И вот все они были здесь. Стояли в зале Врат, случайным образом собравшись неподалеку от зеркала Ночи, но, по-видимому, не случайно выделив Карла, и ожидая каких-то слов именно от него. Каких слов и о чем? Несмотря на свое состояние, Карл отчетливо ощущал важность наступившего момента, его неповторимость и решительную силу, определяющую будущее, начинавшее теперь складываться прямо у него на глазах. Он понимал, что все они — и он и его спутники — оказались сейчас на неком распутье, в мгновении, которое и должно было решить, куда и как протянутся отсюда, из этого времени и из этого места, дороги их судеб. И решения, которые каждому из них предстояло принять, были из тех, которые приходят не только по велению сердца, но и в результате осознанного понимания того, что верно и правильно, и почему. Однако чтобы совершить эту непростую работу души и разума, им всем, прежде всего, необходимо было многое друг другу сказать, спросить о многом, и многое объяснить. Ему им, и им всем, но каждому в отдельности — ему. И сделать это следовало немедленно, не откладывая, и притом так, чтобы не оскорбить никого из них поспешностью и отсутствием вежества, объединив их всех, но и не разрушив ненароком тех особых личных связей, которые между ними существовали.