Хозяйка заброшенного поместья

— Марья? — Я тронула ее за плечо. Она дернулась, сбрасывая мою руку. Изобразила, будто застегивает рот на пуговицу, вылила в квашню воду и начала старательно размешивать.

Обиделась? Но в последний раз мы разговаривали, когда она уносила выбрасывать «страшного зверя», и вроде не поссорились. Да что за ерунда?

И почему от квашни нестерпимо несет чесноком? Я потянулась потрогать стенку и тут же получила по рукам, а Марья, грозно насупившись, указала мне взглядом на дверь.

Так, похоже, это мне придется бежать к коллеге и жаловаться на странное поведение няньки. Или она в самом деле на что-то обиделась?

7.2

Что ж, пусть обижается. С детства я ненавидела эти игры в молчанку: «догадайся сама, что не так». Но если родителей не выбирают, то уж чужой няньке я потакать не собиралась. Захочет — сама скажет, что не по нраву. А я еще подумаю, не обидеться ли.

Тем более что прямо сейчас ссориться мне было некогда, нужно закончить с окнами. Я хотела спросить у Марьи, нет ли в доме мела и льняного масла для замазки, а теперь, похоже, придется обойтись и без них. Скажем, мукой с песком. Не самый лучший и не самый долговечный вариант, но, положа руку на сердце, и рамы надо было промазывать перед тем, как вставлять стекло, а не после. До лета и такая замазка сгодится, а там посмотрю — или нормальную сделаю, многокомпонентную, или вовсе рамы поменяю, если к тому времени удастся подзаработать. А пока — муки вон в кладовке полно, а песок я видела в одном из ящиков в галерее — то ли розы там черенковали, то ли еще что.

Вымесив своеобразное тесто, я промазала окна в детской. Замазка еще оставалась, поэтому, набрав еще ветоши, я привела в порядок окно в будуаре и как раз собиралась спуститься со стула, когда в комнату вошла Марья.

— Вот ты где! А я тебя обыскалась, сидишь тихонечко!

Я выпрямилась на сиденье, подняла бровь. Тоже, что ли, поиграть в молчанку? Но Марья, словно и не заметив моего настроения, продолжала:

— Чего ж ты ручки трудила, постель перетаскивала? Я бы сделала. Сама бестолковая: надо было сперва печь затопить да посмотреть, а потом уже стелить. В комнаты-то те с тех пор, как маменька твоя умерла, никто и не заходил!

Я продолжала смотреть на нее. Она — на меня, не понимая, почему ее касаточка молчит. Потом, видимо, поняла.

— Ох, дура ж я старая! Забыла совсем, что неоткуда тебе помнить! Обиделась? Не обижайся. Когда тесто на хлеб ставят, молчать надо. И когда в печь его ставишь, тоже. Его покойные предки благословить должны, они пустой болтовни не любят.

Я облегченно выдохнула и сама удивилась своей реакции. Какое мне дело до поведения почти незнакомой женщины, если она не пытается мне вредить? Да и сама я хороша: сама придумала, сама обиделась…

— А чесноком ты зачем квашню измазала?

— Так чтобы не сглазили!

— Покойные предки?

— Не покойные предки, а нечисть всякая. Ее ж не видно, а пакостить она любит.

Кажется, это невозможно понять, нужно запомнить. С другой стороны, если в этом мире можно убить мышь молнией, слетевшей с пальцев, то почему бы покойным предкам не приглядывать за потомками, благословляя хлебы, а всякой нечисти — не пакостить добрым людям?

И почему бы не лечить болезни, обмывая притолоки растворенной в воде золой? Нет уж, я готова смириться и с предками, и с нечистью, но не с попранием основ доказательной медицины!

Обнаружив, что я все еще стою на стуле, я спрыгнула, но Марья кинулась меня поддерживать, и приземление вышло неудачным. Столкнувшись с ней, я пошатнулась, кое-как уцепившись за подоконник, удержала равновесие. Няньке повезло меньше — пытаясь устоять на ногах, я нечаянно отпихнула ее, и бедная бабка свалилась на пол.

Перепугавшись — в таком возрасте падать просто смертельно опасно, я бросилась к ней.

— Прости меня, пожалуйста, я…

— Да что ты такое говоришь, касаточка! Это ж я, бестолковая, подвернулась.

Только бы не перелом шейки бедра! Но вроде нет — Марья подобрала под себя ноги и села, прижав к груди левую руку.

Не понравилось мне, как она ее держала. И как «осело» плечо, хоть под высоким окатом рукава душегреи разглядеть его было сложно.

Я присела рядом с Марьей.

— Дай-ка посмотрю.

— Да нечего там смотреть, ушибла. Разомну как следует, медом с водкой намажу, к утру и пройдет.

В доказательство своих слов она попыталась потереть больное плечо и вскрикнула.

— Сиди смирно, — велела я, добавив в голос металла.

Похоже, прежняя Настенька так не разговаривала, потому что нянька замерла, явно оторопев. Едва я прикоснулась к суставу, она вскрикнула и отшатнулась.

— Ага, пройдет, как же. Только хуже сделаешь, — сказала я, отстраняясь. — Никакого меда и никаких растираний. Вывих так не вправишь.

— Тебе почем знать, что это вывих?

— Что я, слепая, по-твоему? Вывихов не видела? — возмутилась я. — Давай сейчас повязку сделаю и за…

— Да где ты могла его видеть? Сейчас вот так руку примотаю, чтоб не болело. — Марья здоровой рукой прижала больную к животу очень характерным жестом. — Соли горячей приложу. К утру, глядишь, и отойдет.