Хозяйка замка Ёдо

Тем же вечером Тятя случайно встретила Омаа во внутреннем саду. Обе девушки вздрогнули от неожиданности, слегка поклонились друг другу и пошли дальше, каждая своей дорогой, не вымолвив ни слова. Четырнадцатилетняя Омаа была довольно высокой для своего возраста и такой же светлокожей, как отец.

Тятя сказала себе, что, даже пребывая под одной крышей, они вряд ли сделаются подругами. В Китаносе Омаа, будучи заложницей, вела, без сомнения, очень скромную жизнь, теперь же они поменялись ролями. Отныне она, Тятя, и её сёстры — изгои, представительницы поверженного клана, пленницы, чья участь зависит от доброй или злой воли хозяина замка.

Через несколько дней после прибытия трёх княжон в Футю Хидэёси, который, не успев разрушить Китаносе, бросился усмирять Кагу и Ното, остановился на обратном пути у Маэды.

Случилось это в первый день пятой луны.

Услышав о прибытии злейшего врага, Охацу и Когоо побледнели и забились в угол, прижимаясь друг к дружке. Тятя не вполне понимала, что за чувства движут её сёстрами. Вероятно, некая смесь ненависти и страха, полагала она. Её же отношение к Хидэёси было куда сложнее. Питать приязнь к истребителю семей Асаи и Сибата она, разумеется, не могла, но и возненавидеть этого человека ей тоже никак не удавалось.

Если подумать, именно Хидэёси вёл осаду и штурм замка Одани десять лет назад, это его войско уничтожило клан Асаи, это он повинен в смерти её отца и деда. Опять же, не кто иной, как Хидэёси, казнил её старшего брата, «изрубил в куски» десятилетнего Мандзюмару, а потом принудил к самоубийству её отчима Кацуиэ и милую матушку… При мысли об этом в сердце княжны Асаи должна была разгораться ненависть. Но ничего подобного не происходило… Тятя сама себе удивлялась.

Лето того года три сестры провели в покоях маленького замка на полпути к северному побережью. Они и между собой-то нечасто переговаривались, а уж из внешнего мира новости получали и вовсе редко, потому о гибели Нобухико Оды узнали, лишь когда воинские страсти уже улеглись и даже пересуды вокруг самого события поутихли. А вышло так, что Нобухико, ставка которого находилась в Гифу, подвергся нападению со стороны своего единокровного брата Нобукацу, хозяина Киёсу, и на второй день пятой луны, вскоре после смерти Кацуиэ и О-Ити, был тоже вынужден совершить самоубийство.

На девушек, и без того раздавленных горем, это известие, впрочем, не произвело особого впечатления.

Охацу в последнее время то и дело ударялась в слёзы — вероятно, в те минуты, когда вспоминала о матери. Тятя и Когоо наблюдали за её приступами скорби в равнодушном молчании, каждая при этом думала о своём. Когоо демонстрировала ко всему полнейшую безучастность, которую сёстры принимали за дурное настроение. Когда кто-нибудь с ней заговаривал, она отводила взгляд, на губах расцветала загадочная улыбка, вызванная как будто не словами собеседника, а её собственными мыслями. Странное поведение для тринадцатилетнего ребёнка.

Тяте были близки переживания Охацу и совсем не удивляли её рыдания, но угадать, что творится в сердечке самой младшей сестры, оказалось куда сложнее. В глубине души Тятя завидовала Когоо, её умению не жаловаться на судьбу, тому, что девочка выстроила неодолимую стену между собой и своим горем и теперь воспринимала его, будто глядя со стороны.

В конце лета бродячий торговец, остановившийся в Футю, рассказал о последних днях Моримасы Сакумы, чья казнь наделала много шума в Киото. Пленника привезли из Китаносё в столицу. Там Хидэёси принял его, позвал к себе на службу и получил грубый отказ. Тогда он велел весь день возить упрямца по городу на потеху толпе, а после обезглавить.

«Господин Сакума явил себя взорам в доспехах, наплечники украшены золотыми листьями, дзимбаори[54] вьётся сполохами алого пламени. Когда же пришло время подняться в повозку приговорённого к казни, он выкрикнул: «Свяжите меня, не то я за себя не ручаюсь!»

Бродячий торговец залихватски описал сцену, будто сам при ней присутствовал. Ещё он поведал о том, что двенадцать крестьян, схвативших Моримасу в Суруге и выдавших его Хидэёси, напрасно ждали награды — их всех приговорили к распятию, ибо негоже простолюдинам вмешиваться в дела воинского сословия. Вот так-то. А Моримасу молва народная сделала героем битвы при Янагасэ.