На смену видениям пришла интуиция, почти безошибочное понимание, что и как нужно делать. Это было не страшно, наоборот, облегчило возвращение к жизни. Она взялась изучать теологию и эзотерику, заинтересовалась историей «Генезиса». Гилл, несомненно, была гениальным учёным, её группа – талантливыми исследователями. Но им ни за что не удалось бы воспроизвести результат предшественников, нащупать информационный канал, заметить ускользающую тропинку к божественному могуществу. Как не удавалось это Раевскому и всем остальным. Они были людьми и не могли постичь интуитивно-ассоциативное мышление эмпатиков прошлого. Холанд могла. Потому что была такой же. Выродком, нелюдью. В этом она давно не сомневалась.
Больше всего на свете она боялась возвращения видений. Помнила, с чего это началось, потому выкарабкавшись однажды, поспешила забиться в раковину, как рак-отшельник. Не позволяла никому приблизиться, играла роль серенькой фригидной мышки, интересующейся исключительно своими полубредовыми гипотезами. Держать тело в узде было тяжело, но не смертельно.
Полгода назад запретное окошко вновь дало о себе знать. Смутные тревожные образы зашевелились в тот день, когда Гилл заговорила о сверхсуществе, собранном из тумана. А сегодня утром, когда идея стала реальностью, когда они сотворили это с Джабирой, – прорвало. Будущее обрушилось настолько явственно и осязаемо, что на несколько секунд Клер потеряла сознание. То, что она увидела, было так мрачно, что самая жуткая смерть казалась рядом с этим подарком.
Баночка опустела. Она повертела её в руках, неуверенно поставила на пол. Следовало встать и уйти, но Клер медлила. Здесь, рядом с Альментьевым, было уютно. А спешить ей некуда. Она узнала туман и озеро из своего видения. Напившись, пыталась сама идти навстречу судьбе, чтобы поскорее покончить с ожиданием.
Илья дотянулся до баночки у её ног, поднял.
– Клер, можно спросить? Только не говори никому, что я спрашивал. С Моник всё в порядке? Я не видел её сегодня. И комм её отключён.
– Всё в порядке. – Холанд постаралась, чтобы голос звучал естественно. – Моник и Ната участвуют в длительном эксперименте, требующем полной изоляции.
Это была не ложь даже, просто полуправда.
– И сколько времени ваш эксперимент займёт?
– Не знаю, они сами решат, когда заканчивать.
Альментьев молчал, бессмысленно мял в руках пластиковую баночку. Но Клер слышала, о чём он думает: «Ника меня не предупредила, уединилась со своей подругой. А как же я? Значу я для неё что-то, или все её слова – лишь слова?» Ей было жаль этого сильного, доброго, хорошего парня. И она не желала знать, какая судьба ждёт его в неотвратимо надвигающемся новом мире.
Это в самом деле походило на прыжок в воду. Когда не смотришь на дно бассейна, а зажмуришься и гребёшь, гребёшь что есть силы к заранее выбранному месту. А когда воздуха в лёгких почти не остаётся и в ушах начинает звенеть, рванёшься вверх.
Моджаль огляделась. Густые стебли камышника вокруг и стена тумана, непривычно прозрачная теперь. Получилось! То самое место. Там лежала Найгиль со сломанной ногой, а здесь на неё обрушился шлейфокрыл, повалил, старясь растерзать. И разорвал бы в клочья, если бы не тот парень.
Неожиданно вспомнилось, как она отдавалась Альментьеву. Странно, ей нравились прикосновения его рук, поцелуи. И когда он входил в её тело, нравилось. Ради этого убегала тайком от Найгиль, врала. Зачем?! Временное помешательство, не иначе.
В сердце кольнула тревога. А почему, собственно, она одна здесь? Моджаль окликнула:
– Найгиль, ты где?
– Я у родника, а ты где? Не вижу тебя в этих кустах.
– Рядом. Бегу к тебе!
– Не потеряешься?
– Что ты! Я же твоя половинка, как могу потеряться?
Счастье, небывалое, не передаваемое словами, захлестнуло её. Сейчас она сожмёт Найгиль в объятиях и ничто их не разлучит. Ни люди, ни шлейфокрылы, ни время, ни расстояние, ни сама смерть. Они будут вместе вечно, остальное не имеет значения. Ничто в этом мире больше не имеет значения!
Моджаль развела в стороны зелёные стебли и шагнула. В счастье, в любовь, в сбывающуюся мечту.
Глава 14. Айдалин
Жизнь Криса будто разделилась на две части. В одной были посёлок, куда он возвращался поздним утром, убогий ветхий домишко, короткий, лишённый видений сон, Джула. В другой – туманная поляна на краю болота, костёр, явь, исчезнувшая многие сотни лет назад, Айдалин. Вернее, жизнью можно было считать вторую часть. Первая – вынужденное существование.
Поначалу Джула пыталась расспрашивать его о ночных похождениях, но не дождавшись ответов, смирилась. Встречала, накрывала на стол – то ли завтрак, то ли ужин – потом стелила ложе и уходила заниматься повседневными женскими делами. Вновь появлялась ближе к вечеру, когда он просыпался, пересказывала поселковые новости, опять кормила то ли ужином, то ли завтраком, провожала.