Хозяин бабочек

Брошенная бутылка произвела на девиц ошеломляющие воздействие. Их фигуры безобразно раздались, теряя всякое сходство с человеческими, лица вытянулись в морды не хуже, чем у Сакаямы, румяна и белила превратились в черные и белые полосы, а высокие прически — в стоящие торчком мохнатые уши. Три огромных барсука кинулись вырывать друг из друга клочья меха и халатов, одновременно визжа, скуля и яростно почесываясь. Попутно досталось и задней части Сакаямы, уже наполовину запихнутого в нору, — одна из барсучих, споткнувшись об этот объёмный предмет, недолго думая вцепилась в него зубами. Из-под дерева раздался приглушенный ор, и Сакаяма, дернувшись, восстал из корней. При виде молотящих друг друга барсуков он издал воинственный клич, ухватил валяющиеся на земле грабли и кинулся в бой. Тут воздействие зелья закончилось, и барсучихи, вернувшись в сознание, выступили против военачальника единым фронтом. Извлекши веера, они орудовали ими, как дубинами, причем удары, судя по глухому шмяканью, были довольно ощутимыми, ковры так в старом кино выбивают. Военачальник же энергично дубасил барсуков граблями — как тыльной стороной, так и деревянными зубьями. Мне бы одного такого удара хватило, чтобы моментально отправиться на кладбище, но барсуки были явно сделаны из более прочного теста. Они отлетали в траву, но почти сразу вскакивали на задние лапы и снова бросались на свинью. Я тем временем вспоминал — умеют ли барсуки лазать по деревьям, и уже на всякий случай выбирал себе подходящее дерево, когда очередной стук граблей о чей-то череп все же порушил боевой барсучий дух, и барсуки кинулись к норе, стремительно уменьшаясь на бегу и выскакивая из халатов, юбок и башмачков. Когда последний барсучий хвост скрылся под деревом, лужайка вздрогнула, и вход в нору исчез. Исчезли и разбросанное по траве смятое платье, и скатерть с разоренным угощением. Сакаяма еще какое-то время усердно пытался разгрести землю под деревом граблями, но потом и его одурманенная вином голова все-таки сообразила, что ловить тут больше нечего. Он подошел ко мне, дыша спиртом и боевым духом, оперся на грабли.

— Видал тварей, а? Я сразу почувствовал, что дело нечисто.

— Да ну?

— Точно тебе говорю! Ежели девка спину не показывает и сиськи щупать не дает, то точно оборотень.

— Учту.

* * *

На мои робкие расспросы о ночлеге Сакаяма ворчливо ответил, что как на гору поднимемся, там и заночуем. По всем подсчетам я уже должен был лежать поперек вернувшейся тропы с десятком травм и прочих дебаффов, но чувствовал я себя, как ни странно, довольно прилично, хотя мы и продолжали передвигаться бодрой трусцой по не самому пологому склону. Чудеса как они есть. Сакаяма как-то быстро малость протрезвел: то ли у барсуков их наколдованное вино было некачественным, то ли схватка выветрила из командира часть градусов. Иногда он даже запевал

'Эй вы, умники губернской управы,
Чьи халаты обгажены сзади,
Выньте вату из ушей.
С вами говорю я —
Первый на деревне'

Или

'Буду я спать с торговкой маслом,
Она вся гладкая и спереди, и сзади,
Где бы колышек найти,
Чтоб удержаться за нее,
Пока светят луны
Полночные над Окаямой'

Под эти жуткие звуки мы-таки добрались до плато, на котором Сакаяма милостиво разрешил мне соорудить привал. Под его руководством я в неверном свете лун набрал старых сосновых сучьев, нарвал несколько охапок сухой травы, и вскоре Сакаяма уже храпел, растянувшись на тощем травяном ложе, а я все еще сидел на походном коврике, глядя на красные угли, позволял ночному ветру играть с бусинами на моей шапке и размышлял о том, почему мне после всех сегодняшних трудов и испытаний совершенно не хочется спать.

Глава 10

Я посмотрел на почтовые уведомления — две штуки. Одно точно от Евы, второе… наверное, тоже от нее. Вот интересно, почему у меня до сих пор нет своего почтового ящика? Полагаю, о причинах этого можно серьезный психологический или, скорее, психиатрический трактат написать. Я точно помню, что собирался первым делом купить его, когда выходил из банка в Ноблисе, когда золото на счету разжигало аппетиты и фантазию. Первым же делом! Ну, и что, ну, и где? Может быть, я подсознательно боюсь писем? Точнее, содержащихся в них новостей? Когда дома ждали очередных извещений о результатах анализов, там всегда нервяк такой был, что аж посуда на полках звенела, и ни разу не помню, чтобы в этих извещениях было что-то хорошее.

Впрочем, почтовый ящик сейчас вряд ли бы сильно прояснил ситуацию. Ева и без моих писем, полагаю, догадывается, что я болтаюсь неизвестно где в сомнительном обществе Сакаямы, а сверх того я ничего бы нового ей сообщить не мог.