Хозяин берега

Я взял у Пуховой сумку, она оказалась полной продуктов. Мы молча начали спускаться по тропинке, вокруг которой не было ни деревца — ничего, кроме могил и смерти.

Пухова что-то ещё говорила — скорее, для себя.

— Вы меня не помните, — сказал я. — Я новый водный прокурор. Вы даже собирались ко мне на приём…

— Как же! — спохватилась она. — Кто-то из ваших спрашивал про Серёжины бумаги. Разрешите… — Она нагнулась к сумке, которую я продолжал держать, быстро достала зеленоватую тетрадь, зажатую каким-то свёртком. Пожалуйста! В портфеле лежала вместе со школьными учебниками…

Я быстро открыл её где-то посередине, потом в конце. Это был список браконьеров, задерживавшихся Пуховым. Почему-то я рассчитывал на большее.

— Спасибо. Пухова отмахнулась:

— Зачем она мне…

— Других бумаг у вас не осталось? — спросил я.

— Нет. Меня уже спрашивали. И про докладную, которую Серёжа посылал в Москву год назад…

— А кто?

— Спрашивала-то? Начальство… Цаххан Алиев. Из управления приезжали… Да где же я её найду? У нас ведь даже обыск был тогда! Негативы искали… Серёжа к докладной фотографии приложил, кто, значит, осетрину у браконьеров брал. Там и номера машин, и снимки…

— И что?

— Всё забрали. Увезли. А сейчас ищут!

— А Сергея?

— Предупредили! Больше, мол, не делай, а то головы не сносишь. Вот и не снёс.

Я завёз Пухову домой, помог занести продукты и ещё несколько минут постоял в маленькой, заставленной вещами прихожей.

На вешалке я увидел синюю, с форменной кокардой, фуражку Пухова, высокие рыбацкие сапоги. В глубине квартиры висел портрет в траурной рамке.

— Вы разрешите от вас позвонить? — спросил я.

— Пожалуйста, звоните. Я набрал номер Агаева:

— Какие новости?

— Никаких. Если не считать того, что Мазут уже в красноводском следизоляторе… Генерал Эминов и областная прокуратура если берут, то берут крепко. — Я почувствовал в его словах укор.

— Я собираюсь подъехать на метеостанцию, посмотреть тайник.

— Дело хорошее. — Он не предложил мне себя в спутники.

Пока мы разговаривали, в дверь позвонили. Приехал Цаххан Алиев. Поздоровавшись, начальник рыбинспекции объяснил цель визита:

— Пухов сигнализировал о браконьерах. Вовремя мер не приняли, а сейчас высокое начальство как с цепи сорвалось. Требует копии докладной… Может, я рано заехал? — спросил он у Пуховой. — Вы хотели поискать бумаги. Искали?

— Да нет их. — Она махнула рукой. — Всё тогда увезли! Пусть у себя ищут…

— Ну, ладно. Я всё-таки ещё заеду.

— А первые экземпляры? — спросил я у Цаххана, когда мы вышли.

— Как всегда… Списали. Переслали. Подшили. Отфутболили. И концов не видать. И копии найти не можем… Кстати, — он усмехнулся, что-то достал из кармана, протянул мне, — вы этого никогда ещё не видели…

Я взял в руки маленький полотняный мешочек, раздёрнул завязочку чёрные сухари с какой-то тёмной пылью. Принюхался — перец.

— Что это? — спросил я.

— Это здешняя чёрная метка. Предупреждение о смерти.

— Где вы это обнаружили?

— «Обнаружил»! — усмехнулся он. — На верёвочке к двери моего дома привязали. Предупреждают, чтобы я их не трогал. Но они меня напрасно пытаются испугать. Перед тем как сожгли Саттара Аббасова, мне тоже такую прислали. Я приносил к Буракову, показывал. Они ведь не на Саттара охотились — на меня…

— А что Бураков?

— Сказал, что у каждого милиционера десяток таких дома. И у него, и у Агаева тоже… — Он спрятал метку в карман. — Но я им яйца поотрываю, прежде чем они до меня доберутся.

«Что за странные обычаи… — подумал я. — Чёрные метки присылают одним, а убивают других…»

Машину я вёл сам.

Когда проезжали по центральной площади города, мы с Балой стали свидетелями прибытия в обком двух высоких гостей.

Крупный мужчина с депутатским значком и Золотой Звездой Героя и моложавый стройный генерал вышли из белой — со шторками на стёклах «Волги» и не спеша направились к подъезду. Их сопровождал уже знакомый мне зам-предисполкома Шалаев.

— Кто такие? — спросил я Балу.

— Не знаете? Кудреватых, директор сажевого комбината. С ним генерал Эминов — начальник областного управления.

Мы выехали из города.

Серое, затянутое низкими облаками небо неслось нам навстречу. Земля вокруг проживала свой самый счастливый, медовый, месяц — вся она была тёмно-зелёной, покрытой фиолетовым цветом верблюжьей колючки. Через две недели, знал я, от всего этого нежного цветения ничего не останется, поскольку это не степь, это пустыня. И она вернётся в свой исконный жёлто-серо-белый выгоревший естественный цвет.

Бала был идеальный попутчик. Он не начинал разговора первым — ёрзал, пыхтел, поправляя сползавшие на нос огромные свои очки, но всё же был нем, как рыба.