Хозяин берега

Время от времени Миша тихо стонал, особенно когда я, стараясь ехать быстрее, попадая на выбоины.

"Что я знаю о Мише? Женат? Есть ли у него родители?" Из больницы надо было срочно звонить дежурному.

- Как он? - спрашивал я Касумова, не услышав очередного стона.

- Порядок, - отвечал Мазут.

Казалось - дороге не будет конца, я уже подумал, что еду словно по закрученной поверхности ленты Мебиуса, когда впереди неожиданно блеснули тусклые огни. Восточнокаспийск был уже рядом.

- Где лучше проехать? - не оборачиваясь, спросил я, лишь только мы въехали в город.

- Все время прямо, я скажу, где свернуть...

По территории больницы мы с Мазутом несли Русакова на руках, благо приемный покой оказался в нескольких десятках метров.

Пока шла операция, я прошел к телефону в кабинет главврача, поднял на ноги дежурного и Буракова и дал указание выехать на место и арестовать Бокассу. Потом мы еще долго вместе с Мазутом сидели в коридоре, пока не приехала маленькая светловолосая женщина с девочкой-школьницей - мать и сестра Миши Русакова.

Так мы сидели, когда из операционной появился грустный хирург - в колпаке, домашних тапках и непривычном, зеленого цвета, халате.

Хирург подошел к нам и вместо слов, которые висели в воздухе: "Мы сделали все, что могли, но тщетно... Мужайтесь!" - сказал:

- Он будет жить. Все в порядке. Ничего опасного...

Я прослезился и - страшно сказать! - тут же забыл о Мише, потому что голова моя была крепко забита тем, что я узнал и что временно просто отошло в сторону, пока я занимался раненым.

Из кабинета главврача я снова дозвонился до водной милиции - к счастью, Хиджинур был на месте.

- Ты по-прежнему в бригаде по раскрытию убийства Пухова? Изменений нет?

- Разумеется, Игорь Николаевич... - Он один делал вид, что не замечает событий, происходивших вокруг опального водного прокурора.

- Можешь говорить?

- Да.

- Слушай внимательно. Смертный приговор Умару Кулиеву вынесен областным судом 5 января...

- Слушаю.

- Нужно найти тех, кто мог находиться в тот день в автозаке вместе с ним...

- Арестованных?

- Ну да. Восточнокаспийск - город небольшой. Я думаю, конвой был один. По дороге мог захватить людей и в районные суды... Понял?

Во дворе я увидел Агаева с московскими проверяющими. Они ждали машину. Увидев прокурорскую "Ниву" и меня в ней, Агаев увлек собеседников чуть в сторону. Это избавляло его и меня от взаимных приветствий.

"Плохи, Игорь, твои дела, - подумал я. - Агаев уже прекратил с тобой здороваться".

В дежурке на столе перед капитаном Барановым стояли три "кейса", принадлежавшие гостям, и три одинаковых, средней величины, целлофановых пакета.

- Сувениры в Москву... - объяснил мне по-приятельски Баранов. Мы были в дежурке одни.

От него я узнал также, что неназванная сила, имеющая власть на Берегу, отменила запрет на эксплуатацию установки на сажевом комбинате. Отмена была оговорена множеством предупреждений - "в виде исключения...", "учитывая насущную потребность промышленности...". Правительственная комиссия, которая должна была расследовать случившееся, переложила свои функции на республиканский комитет народного контроля. Смысл был ясен: Кудреватых победил.

Я поднялся к себе. Начальство только еще покинуло здание, а сотрудники уже бросили работу. В коридоре, и на лестнице курили. Дым стоял коромыслом.

Методы устрашения, к которым прибегал мой однокашник, могли лишь вызвать имитацию дисциплины. Я снова вспомнил лягушачью лапку в формалине, дергавшуюся под влиянием раздраженного нерва. С прекращением активного воздействия на нее мертвая лапка мгновенно замирала.

- У нас новость, - встретила меня Гезель. - Балу вызвали в Астрахань. Он оставил записку.

Я развернул ее.

"Меня включили в следственно-оперативную группу по делу Баларгимова..." - Нечто подобное я предвидел.

- Что еще?

- Звонили из рыбинспекции. - Гезель подала мне лист бумаги: "Актов об уничтожении браконьерской лодки за 22 сентября в рыбоохране не зарегистрировано".

- А это? - Я увидел на столе у нее конверт: "Восточнокаспийск. Водному прокурору. Лично".

- Это? Из дежурки принесли.

Я вскрыл конверт. На квадратной четвертушке, вырванной из тетради, было начертано: "Качкалдаков отравил директор заповедника".

Письмо без подписи.

"Анонимка - позорное орудие сведения счетов, - шумел на совещаниях прежний мой шеф по прокуратуре. - Честный человек обязательно подпишет заявление. Не побоится!"