Хозяин берега

- Нет. - Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. - Шашлыки из осетрины - три рубля сорок копеек, закуска... Итого, - он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, - семнадцать рублей шестнадцать копеек...

- Передайте спасибо нашему доброжелателю, - попросил я. - В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублевок. - Это ни в коем случае не плата по счету за ужин. Рассматривайте как чаевые...

Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.

Маленький плут развел руками.

- Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!

- Не обидит, - успокоил я.

Мы вышли.

Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди - в своем длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шел за ней. Коридор привел нас в пустой двор, с ночным звездным небом между деревьями и отдаленным гулом волн.

Мы остановились. Я обнял ее.

В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотоспышка.

Яркий свет открыл все, скрывавшееся в темноте, - складки Аниного платья, ее коротко, по-мальчишески остриженную голову, склоненную к моей, сумочку, которую я все еще нес в руке, жалкую дверь нашего убежища...

Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.

Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.

Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жестким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: "Что же это такое!" Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.

Крыса росла в моем воображении, превращалась в модель своего двойника - севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.

Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.

Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.

Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.

Я заснул нескоро.

Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?

Утром в приемной меня уже ждали - жена и дочь арестованного Баларгимова.

Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой - выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.

На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.

- Игорь Николаевич! - Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. - Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше... Все знают! А все равно таскают...

- Проходите в кабинет, - пригласил я.

- Вам звонил Бала, - отрапортовала тем временем Гезель. - У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова...

- Докладная?

- Да. Кажется, докладная.

- У Садыка характер непредсказуемый, - пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. - Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот...

Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.

"В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, - подумал я. - И не бескорыстно!" - Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.

- Вся беда оттого, что люди нам завидуют... - тянула свое Баларгимова. - Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе... Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей... Вы видели!

- Зато дача! И неплохая! - раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.

- Одно слово - что дача! - Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. - Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди... Три комнатки.

- Четыре!

- Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!

- Часто бываете там? - спросил я.

- Когда? И зачем? Работы хватает. - Баларгимова махнула рукой. - Муж иногда заедет. Там у него гараж.

- Никто постоянно не живет?

Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.

- Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова...