Хозяин болота

Самураев тогда отрезали от китайской границы, развернули назад к болоту и деваться им стало некуда: партизаны обложили с трех сторон, прижали к кромке мари. Часть японцев залегла на берегу и отстреливалась, а другая часть, поднявшись в рост, открыто двинулась по болоту. Они шли колоннами, не спеша, и командир отряда приказал не стрелять: через болото хода в летнюю пору не было. Никита стоял за деревом, и, разгоряченный погоней, сначала с радостью, а потом с ужасом смотрел, как исчезают одна за одной в болотной трясине маленькие, подвижные фигурки. Они пропадали тихо, без всплеска и крика, а цепочка тянулась и тянулась от берега в глубь мари, и даже не сгущалась в том месте, где было «окно». Никто не пытался обойти его, обогнуть: лезли вперед, как бараны. Те, что отстреливались, скоро тоже встали в хвост этой жуткой очереди, закинув винтовки за плечи, и еще торопясь, будто к котлу полевой кухни. Партизаны, не скрываясь, вышли на кромку болота и стояли молча, опершись на ружья. Никто не заорал — ура! — никто, почему-то не радовался победе. Только за спиной, в лесу, стонали раненые. Мужики онемели. Наслушавшись всякого про японцев и отпартизанив по два-три года, они никогда не видели, как бессмысленно и неумолимо могут идти люди на самоубийство. Одно дело в бою гибнуть, в драке, а тут — по доброй воле, ни за что.

Немел от страха и Никита Аникеев, тогда еще совсем парнишка. В его голове всплывали мысли о том, что гадюка, чуя конец, жалит себя, что горбуша с тупой упрямостью лезет вверх по шиверам к своей гибели, а голуби бросаются в пожар… Но перед глазами Никиты были люди…

— Камикадзы, — пояснил кто-то из партизан. — Ишь, торопятся, в плен-то не желают. У них такое заведено. Мы раз одного поймали, так он пока в сарае сидел, пальцем себе живот проковырял и кишки вытаскал.

— Не-е, — тихо и задумчиво возразил Аникеев-старший. — Это, паря, природа очищается. Она, вишь, грязи не терпит, сама себя чистит. Япошки-то думают, будто обет исполняют, радуются… А шиш! Природа их топит, за то, что убивать пришли.

Отец Никиты, Иван Аникеев, считался в Алейке человеком странноватым и набожным. Перед войной, уже стариком, он ушел в тайгу, построил там избушку и прожил в одиночестве до самой смерти. Говорили, что ушел в скит, принял старообрядческую веру и стал замаливать грехи, но кто по случаю встречался с ним, никогда не видел, чтобы Иван крестился или читал книги. Никите Иванычу и похоронить-то отца не довелось. Отец бесследно сгинул в тайге, когда сын был на фронте.

… Перед самым болотом старик придремал так, что стукнулся головой о лобовое стекло, когда вездеход резко остановился. Никита Иваныч потер лоб и глянул вперед: под восходящим солнцем краснели кабины тракторов, горы торфа, и даже черная вода в траншеях отсвечивала пожарным светом. На изорванной гусеницами площадке дыбились железные останки вагончика, валялись сплющенные в лепешку бочки, а дальше — поваленные и исполосованные траками деревья. А японская машина… Впрочем, машины на месте не было. Там, где она стояла еще вчера утром, сейчас торчали исковерканные рельсы, а сама машина почему-то оказалась в траншее и, как утопающая, беспомощно тянулась зубастыми ковшами к берегу.

В шеренге кулешовской техники не хватало двух бульдозеров.

— Не понял, — проговорил водитель вездехода и, отбросив крышку люка, выглянул наружу. — Разгром какой-то, однако, по пьяному делу…

Никита Иваныч вышел на середину площадки и осмотрелся. Пусто. Сразу же вспомнилась соль, засыпанная в тракторные баки. Но она выглядела сейчас легкой забавой.

— Что такое? — спросил Григорьев, с удивлением глядя на разгром. — Что здесь произошло?

— Не знаю, — сказал Никита Иваныч и прислушался. Откуда-то издалека, из болота, прикрытого легким туманом, доносился человеческий голос. Кого-то настойчиво звали по имени, но эхо, вплетаясь, путало слова. — Айда! — скомандовал старик и устремился на голос. — Тонет кто-то.

В полукилометре от берега, возле огромной «полыньи», стоял на коленях тракторист Колесов, а рядом, разбрызгивая грязь, возбужденно бегал Путяев.

— Колесов! — кричал Путяев, растягивая красное от натуги лицо. — Ты свихнулся, Колесов! Бога нету! Ты что, одурел совсем?!

Колесов неумело, крупно крестился и завороженно шептал: «черт, черт, черт…» Время от времени он клевал носом в болото, и густая торфяная жижа стекала с его подбородка на голую грудь.

— Пить меньше надо, идиот! — разорялся Путяев, не обращая внимания на старика и Григорьева. — Тогда чудиться не будет!.. Ну, где твой бог?! Где ты его увидал? Ау! Бог?! Где ты?.. Видишь, нету!

Колесов молился. В «полынье» что-то булькало, и красные от солнца пузыри лопались с веселым звоном.

14.

Что за чудо — вездеход! Пешком бы Никите Иванычу за неделю болото не обойти вокруг, а на этой машине за полдня объехали. Ни топь, ни осинниковые джунгли, ни речка ему не помеха. Идет напролом — только грязь в разные стороны. За несколько часов Никита Иваныч будто кругосветное путешествие совершил.