Хозяин болота

Ближе к обеду они почти обогнули марь и выскочили на старый, укатанный волок. Лес по нему возили лет десять назад, однако он никак не мог зарасти. Обнаженные пески сманивали глухарей со всей округи, и алейские жители ездили сюда на охоту, а зимой вытаскивали по нему на тракторах сено с дальних покосов. Вездеход разогнался по волоку так, что деревья замелькали, Никита Иваныч высунулся из люка (в кабине жарынь!) и тут вспомнил про сенокос. Заскочить бы на луга и посмотреть, как трава нынче. Дома Катерина опять ворчать будет, а на такой машине — полчаса ходу. К обеду можно в Алейку вернуться.

Григорьев согласился не раздумывая, и они повернули на луга.

— Ты мне косу дашь, отец? — попросил он. — Сколько лет не держал, руки чешутся!

— Дам-дам, — пообещал старик. — Жалко, что ли? Вот пойду косить и дам.

Никита Иваныч уже и дивиться перестал. Григорьев знал и умел все — недаром в деревне рос, вот она, закалочка-то, на всю жизнь науку получил!

Луга в Алейке были убогими. Возле деревни лишь несколько клочков, остальные по узкой пойме да еланям. Когда сто дворов было — вечно не хватало покосов. Делили, ругались и снова переделивали. А тут раздолье стало, на шесть дворов-то. Однако все равно сорок возов в сорока местах косили. Никите Иванычу хватало на корову десяти, и он особенно не рвался рано косить. Это Ивану Видякину приходилось месяц на лугах торчать. Он косит — баба его на пасеке мед качает. Вот это ломят! Катерину бы так заставить — дня не выдержала б. Говорить только может: мне ломить! Мне ломить!

С такими мыслями старик приехал на луга, Видякин сидел возле шалаша и обедал в одиночестве. Скошенная утром трава уже подбыгла на солнце и хрустела под ногами. Трещали кузнечики и ныли над ухом редкие пауты.

— Садись со мной, — пригласил Иван. — И товарищей своих зови.

— Дома пообедаем, — отказался Никита Иваныч, а у самого слюнки потекли. Видякин так вкусно жевал хлеб с огурцом и луком — сытый есть захочет.

— Вижу, на крыльях летаешь? — невесело улыбнулся Иван, натирая огурец солью. — Да… Трагические вы, мужики. Погляжу на вас — сердце кровью обливается. Пухов тоже недавно на крыло поднялся, да так крепко — я чуть вместе с ним не полетел… Уронили Пухова, стервятника выпустили и уронили… А ты, значит, добился своего?

— Добился, — гордо ответил старик. — Говорил же тебе, правду найду. Вот по-моему и вышло.

Никите Иванычу вовсе не хотелось сегодня ругаться с Видякиным, да и вообще, что теперь ругаться, когда обводнитель уже здесь, а Кулешова сегодня же выпрут под зад мешалкой. Наоборот, ему хотелось помириться с просвещенным Иваном, забыть к чертям разлад, и пчелу ту, что тяпнула в переносицу, тоже забыть.

— Трава-то как нынче? — мирно спросил он и присел на корточки. Григорьев и вездеходчик, раздевшись, полезли в реку.

— Трава ничего, — грустно сказал Иван и выбросил натертый огурец. — До пояса вымахала, литовку не протянешь. Руки вот саднит, — он наморщил широкую лысину и глянул на свои ладони. — Зря ты, Иваныч, летаешь, зря…

— Я во на какой машине езжу! — попробовал отшутиться Никита Иваныч, но Видякин шутки не принял.

— Журавли-то твои, черныши эти, гнезда бросают, — тихо сказал Иван. — Пожрут теперь коты птенцов.

— Откуда знаешь? — насторожился старик.

— Да уж знаю, — отмахнулся Видякин. — Потому и говорю, что зря ты на крыло встал. Птенцы еще пешком ходят, а ты взлетел. Рановато.

— Кулешов, паразит, взбулгачил! — резанул Никита Иваныч. — Сегодня же и духа его в Алейке не будет.

— Это как сказать, — Иван аккуратно собрал остатки обеда и завязал в узелок. — Кто его погонит? Не ты ли?.. А может, Пухов?

— Он! — уверенно сказал старик и показал в сторону реки, где купался Григорьев. — Ты знаешь, какой это парень? Во! Не голова — Дом Советов. Болото наше как образовалось, а?.. Ты просвещенный, а не знаешь. Метеорит упал!

— Да ну? — не поверил Иван. — Что-то я не слыхал…

— А-а! Потому оно и на глаз похоже… Он мужик такой, долго чухаться не будет. Трактора его видал, возле Пухова стоят?

— Видал, — проронил Иван. — Хорошие трактора, «Катерпиллеры».

— Дак вот. Здесь теперь заповедник будет и Кулешова — к чертовой матери, — уверенно сказал старик. — На речушке сделают плотину и трубы проложат. А нас отсюда выселят. Нельзя в заповеднике жить.

— Во-он как! — Видякин встал и глянул на старика сверху вниз. — Значит, меня возьмут и — выселят отсюда? А по какому праву?

— Погоди, Иван, ты не шебурши пока, — успокоил старик. — Если в заповедник работать пойдешь — оставят. Но ты ведь браконьерничать станешь, а? Ты же не стерпишь?.. Запомни, я в охрану заповедника иду, меня примут. Григорьев скажет — и примут. От меня пощады не жди, Иван. Ты меня знаешь.

— Да уж знаю, — Видякин покачал головой, сверкнул глазами. — Ладно. Кулешова не будет. Но этот твой… останется!

— Плохо, что ли? — обескураженно спросил старик. — Ты, Иван, совсем ни черта не соображаешь. Григорьев-то обводнять болото приехал! Его государство послало!