Хозяин болота: повести

Он побежал, раздирая густые травы. Еще год назад паханная земля почему-то гремела как бетон и отбивала подошвы. Он взмахивал руками, чтобы не упасть, хватался за траву и неожиданно ощутил, что трава уже не пахнет, что она сухая и рассыпается в пальцах, как льняная костра. Он не помнил, сколько времени бежал, и уже не искал ориентиров. В мозгу стучала единственная мысль-желание: скорее! Скорее вырваться из этого бесконечного пустыря хотя бы к тому же заплоту или поваленному плетню. А там будет легче найти что-нибудь живое. Теперь земля под ногами казалась скользкой — то ли отполированной, то ли оплавленной, и, удерживая равновесие, Никита Иваныч схватился за траву, но в руках почему-то оказалась свитая в спирали ржавая проволока. Он хотел перескочить ее, однако запутался и грузно свалился в какую-то яму. Последнее, что мелькнуло перед его глазами, был накренившийся телеграфный столб, очень похожий на крест…

«Что это, война? — думал он, лежа на спине и глядя на столб с обрывками проводов. — Но почему так тихо? Почему так темно?» Он тяжело перевалился на бок и встал. Под ногами хрустнуло битое стекло, громыхнуло железо. Стенки ямы были гладкими, словно обожженный горшок. Упираясь коленями и локтями, Никита Иваныч выбрался наружу и пошел, широко расставляя ноги. Он запинался о гнутые ржавые рельсы, стукался грудью о какие-то железные бесформенные груды — то ли исковерканные машины, то ли перевернутые вагоны — падал и, не ощущая боли, брел дальше. Иногда его ноги попадали во что-то мягкое, похожее на вату или пепел, иногда ступни выворачивало на битом кирпиче или туго-натуго спутывало проволокой. Потом он вспомнил, что надо кричать. Остался же кто-нибудь живой в этом мире!

— Лю-юди-и! — хрипло выкрикнул он и протяжное эхо закувыркалось между небом и землей.

Ответа он не дождался, но вдруг увидел впереди очертания огромного многоэтажного дома, конусом уходящего в небо. Где-то вверху светилось единственное окошко, свет был неяркий, колышащийся, словно от лучины. Уже не удивляясь и не ощущая страха, Никита Иваныч шагнул прямо на этот диковинный дом, но в этот миг в черном небе вспыхнула ослепительная вспышка. Никита Иваныч увидел блестящую землю, на которой плясали косые синие тени от исковерканного железа, от разбитых домов и накренившихся столбов Он успел заметить и свою тень, вытянувшуюся до горизонта. И еще он увидел, как в одну секунду рухнул, превратившись в пыль, многоэтажный дом и только огонек лучины, птицей выпорхнув из окошка, мягко опустился на землю.

Никита Иваныч зажмурился, но яркое пятно вспышки стояло перед глазами. Он поморгал, сдавливая веки пальцами, — не помогло. Тогда он сел на землю, боясь потерять место, куда сел огонек, и долго сидел, всматриваясь во тьму. Наконец светлый круг в глазах медленно потускнел, и он снова увидел впереди трепещущее пламя. Стараясь теперь не моргать, Никита Иваныч осторожно двинулся на огонек. Он шел на ощупь, выставив руки вперед и мягко ставя ногу, словно подкрадывался к птице. А лучина все разгоралась, разгоралась и скоро превратилась в небольшой костер, самый обыкновенный костер, над которым полоскался дым и роились искры.

— Кто там? Папа? — услышал он голос дочери. — Господи! Я же говорю — кто-то кричал!

Никита Иваныч опустился на колени и ощутил под руками мягкую траву-ползунок, которая растет везде, даже там, где жгут костры, много ездят и ходят.

— Папа, зачем ты пришел? Тебе опять не спится?

Кулешов сидел у огня, сложив по-турецки ноги, и тихо перебирал струны гитары. Какая-то струна дребезжала, и он, прислушиваясь, ловил ее пальцем и не мог поймать.

— И что с тобой? Весь ободранный, грязный… Что случилось? Где ты был? Опять на болоте?

Звякнула отложенная гитара, Кулешов встал, прошелся, разминая затекшие ноги.

— Ирина, успокойся. Мы с тобой были под бдительным оком, — сказал он. — Родительский глаз, так сказать, на всякий пожарный…

— Володя!

— И вообще, — продолжал Кулешов, подбоченясь и озираясь по сторонам, — у меня с первого дня в Алейке такое ощущение, будто кто-то невидимый за мной наблюдает. Ты чувствуешь — вон оттуда на нас кто-то еще смотрит. Пристальный такой взгляд, даже какой-то не человеческий. А ну — кыш отсюда! Пошел!

Он поднял камень и с силой запустил его во тьму. Камень ударился о что-то мягкое, словно о коровий бок и в тот же миг из темноты донесся приглушенный шорох.

— Что я говорил? — рассмеялся Кулешов. — Обложили со всех сторон!

— Володя, перестань. Давай отца домой уведем. С ним, кажется, плохо…

Ирина взяла его под руку. Никита Иваныч послушно встал.

— Что — перестань, Ира? — недовольно спросил Кулешов. — Я, конечно, понимаю: родительские чувства, забота и все прочее… Но, по-моему, мы — не дети и шпионить за нами вовсе не обязательно, — он приблизился к Никите Иванычу. — Отец, я взрослый и самостоятельный человек. В трезвом уме и здравом рассудке говорю тебе: у меня к твоей дочери самые серьезные намерения.