Хозяин Древа сего

Серьезный разговор все не начинался. Неторопливо потягивали кумыс, ели мясо и просяное печенье, перебрасывались замечаниями о состоянии своих дел. Но, поскольку были эти дела разбросаны по совершенно разным Ветвям, найти общую тему оказалось трудновато. Варнава заметил, что отношения между гостями различны. Пару раз поймал гневный взгляд, брошенный на Барона художником Николя, в ответ тот посмотрел с холодным удивлением, как на какое-то неприятное животное, неожиданно вылезшее на белый свет. Зато к Лансу Николя, похоже, испытывал живой интерес, чувствовалось, что он о многом спросил бы его, позволь тягучий степной этикет. В свою очередь Барон испытующе посматривал на страшного Палдена, словно оценивая противника. Тот, однако, не подавал вида, что его интересует здесь хоть что-то. Но самыми невозмутимыми казались Зургай и Принц — чинно пили, ели, отвечали на обращенные к ним пустые вопросы, словно намеревались просидеть в уютной юрте Аслана всю продленную жизнь.

С женской половины юрты возбужденно поблескивала рысьими глазами Гела. Было видно: ей жутко любопытно находиться в столь экзотическом обществе, но она страдает от невозможности принять самое оживленное участие в беседе — похоже, Аслан провел с ней на этот счет строгий инструктаж. Впрочем, в обиде на него она явно не была — взгляд ее, останавливаясь на нем, теплел, на губах возникала загадочная улыбка.

Вечер бодро двигался в ночь, гости подвыпили, голоса становились громче и оживленнее. Сначала никто не обратил внимания на приближающееся мелодическое позвякиванье множества колокольчиков. Но оно усиливалось, пока разговор не прервался. Странные звуки приблизились ко входу в юрту и затихли тоже. Аслан подал знак, и под возобновившееся звяканье вошла Кара.

Теперь она была девадаси в лиловом сари и зеленой чоли. На голове возвышалось нечто вроде серебряной тиары, ажурным серебряным поясом стягивалась талия, с шеи спускались красные бусы. Каждому ее движению вторил звон сотен колокольчиков-гхунгуру на ножных браслетах. Замедленно и торжествующе, словно повар, подающий главное блюдо на банкете в честь коронованных особ, внесла себя в юрту, сложила ладони у груди, низко склонилась пред изумленной публикой. Улыбка, предельно обольстительная и одновременно беззащитно детская, не сходила с яркого лица. Искусно подкрашенные темные глаза выражали наивное восхищение миром. Девочка-демон, Лолита-Лилит…

Гости, решившие, что их ждет приятное зрелище, оживились. Впрочем, Варнава заметил, что при появлении танцовщицы Николя, похоже, еще глубже ушел в себя. И зафиксировал презрительный, почти гневный взгляд, брошенный на Кару Бароном. Остальные слегка расслабились. Ланс глядел на женщину туманно мечтательно, на лице блуждала мягкая улыбка. Подвыпивший Принц, полулежа на набитых душистыми травами войлочных подушках, крикнул что-то на своем языке, похоже, довольно сальное. Зургай все еще казался невозмутимым, лишь проказливо заблестели глаза. Палден смотрел на диву тяжко и мутно, уродливый лик словно бы треснул криво — улыбнулся.

Выдержав эффектную паузу, Кара начала танец. Или танец начал ее. Или сама она стала танцем. С первого движения для зрителей перестало существовать все, и все воплотилось для них в движениях, за которыми следили отрешенно и жадно, словно насыщались после долгой голодовки.

Ярко-красным накрашенные стопы и ладони мелькали, создавая причудливую вязь жестов, исполненных абсолютно конкретного смысла. Вихревые движения сменялись паузами, в которых неподвижная женщина представала гениально изваянной статуэткой. И тут же следовали новые па, статуэтка, оставаясь статичной, невероятным образом неслась в завораживающем ритме. Не было музыки и пения, лишь непрестанный звон колокольчиков, и этот акустический аскетизм лишь подчеркивал невероятную выразительность пластики. Части тела двигались по собственным программам, каждая из которых создавала иной рисунок. Неподвижная голова через мгновение начинала быстрые круговые движения, потом шея, словно сама собой, перемещалась по горизонтали, сразу отклонялась назад, тут же — вперед. Пальцы при этом были сцеплены, брови нахмурены. Но на губах вновь являлась обольстительная улыбка, за которую, казалось, можно было отдать жизнь, что Краткую, что Продленную, ибо привлекательнее улыбки этой не было во всем Древе — пока длился танец… Ладони вновь складывались в приветственный «совочек», а после согнутая рука поднималась в жесте откровенно приглашающем. И вновь — нахмуренные брови, а победительный жест выброшенной вперед руки вызывал у зрителей прилив воинской гордости, они гордо расправляли плечи и тоже хмурились грозно. И снова — яркая улыбка, глаза раскрываются шире, шире, хотя, казалось, дальше некуда — и зрители готовы на все, чтобы защитить эту бедную девочку, рука которой на уровне плеча повернута ладонью к груди, и пальцы слегка изогнуты.