Хозяин Фалконхерста

— Катите сюда бочку! Джед Твитчелл, ступай в лавку и потребуй бочку патоки. Пускай запишут в долг Фалконхерсту. Ты, Билл-младший, — он указал на юношу из клана Джонстонов, — беги к мисс Дэниел, попроси у нее в долг две перьевые подушки. Скажи, что миссис Максвелл пришлет ей из Фалконхерста подушки еще лучше прежних. Пускай кто-нибудь отыщет крепкий шест, на котором мы вышвырнем этого негодяя из города. Но мы не станем выносить приговор, не позволив обвиняемому замолвить за себя словечко. Давай, Стоукс, или как там тебя, встань на ноги и выскажи все, что накопилось у тебя на душе. — Он схватил Стоукса за воротник, рывком приподнял и поставил прямо. — Расскажи этим господам, как ты пытался поднять ниггеров на мятеж.

Плюгавый человечек, несмотря на дрожь, не утратил решительности. Он промучился несколько дней в заточении в Фалконхерсте, сильно оголодал, со всех сторон на него сыпались пинки и оскорбления. Однако фанатичная целеустремленность, заставившая его пойти на подобный риск, так и не исчезла; готовность к мученичеству оттеснила страх. Он дождался, пока утихнет улюлюканье, и оглядел своих мучителей.

— Можете поступить со мной, как вам заблагорассудится, — начал он, вызывающе глядя на враждебную аудиторию. — Движения за аболиционизм вам все равно не остановить. Что ни день — нашего полку прибывает по обе стороны океана. Как бы вы ни старались, рано или поздно наши бедные черные братья, не знающие свободы, обретут ее. Наша цель — освободить их тела и души.

— Нет у них никакой души, — перебил его кто-то, — а тела принадлежат нам.

— Есть, непременно есть, точно так же, как у нас, у вас. — Стоукс указал дрожащим пальцем на крикуна. — Ведь они — такие же люди. Они страдают, смеются, разговаривают, поют, рыдают, а в конце их ждет смерть, совсем как нас. Предупреждаю: любой из вас, владеющий хотя бы одним рабом, обречен на проклятие и адские муки. Я уже вижу всех вас корчащимися в бездонной яме, полной огня и зловонной серы, до моего слуха уже доносятся ваши мольбы о прощении. Я слышу, как вы умоляете душу какого-нибудь чернокожего бедняги, тело которого при жизни находилось у вас в собственности, чтобы он снизошел до вас и окропил ваши губы холодной водой. Но он не сделает этого. Нет, господа, ни за что не сделает! Он слишком настрадался по вашей вине, пока жил. Братья, заклинаю вас: если вы хотите спасти свои бессмертные души, то отпустите несчастных рабов своих! Освободите их сегодня же, чтобы спокойно отойти ко сну с сознанием исполненного долга перед Господом. Освободите их, и я уведу их в землю, полную молока и меда, где свободны все и где больше не занимаются куплей-продажей человеческой плоти. Вот вы, — он протянул руку над морем лиц, указывая на выделяющееся на бледном фоне черное лицо Драмжера. — Вы, юноша! Разве вам не хочется стать свободным?

Драмжер опустил голову, но тут раздался голос Хаммонда, потребовавший от него ответа:

— Это мой бой Драмжер. Отвечай, бой! Говори, хочешь ли свободы?

— Я не хочу от вас уходить, масса Хаммонд, сэр. Вы добрый.

Льюис Гейзавей ткнул пальцем в собственного раба, пришедшего к таверне с хозяином и теперь переминавшегося рядом с Драмжером.

— А ты, Чип? Хотел бы ты сбежать?

— Чего мне бежать, масса Льюис, сэр? Сами знаете, мне неохота расставаться с Лиззи и малышами.

Остальные белые хозяева стали по очереди окликать своих рабов, и те, каковы бы ни были их истинные чувства, дружно подтвердили свою любовь к господам и пылкое желание никогда с ними не расставаться.

— Теперь видите, мистер Стоукс? — Хаммонд снова толкнул пленника, заставив его присесть. — Видите, вы просто суете свой любопытный нос не в свое дело. Придется вам за это поплатиться.

Он посмотрел поверх голов, туда, где двое добровольцев уже катили на скрипучей тачке бочку с черной патокой; за ними поспевал третий молодец с двумя пышными подушками — одна в белой, другая в голубой наволочке.

— И вы поплатитесь, причем совсем скоро. Сюда! — махнул он людям с тачкой, вынимая из кармана ключ от наручников.

Десятки рук играючи перебросили бочку с тачки к самой телеге. Другие руки вцепились в одежду преподобного Стоукса. Не прошло и минуты, как он предстал перед толпой в неприглядной наготе.

— Точь-в-точь ощипанный цыпленок!

— Что-то я не вижу клюва!

— Наверное, у него и бабы-то никогда не было!

— Надо было подсунуть ему горячую негритяночку, чтобы она просветила его насчет своей бессмертной души!

Стоукс взмыл в воздух и нырнул в бочку с патокой головой вниз. Его макали туда снова и снова, пока все его тело не облепила липкая масса. Тем временем были вспороты подушки, на траве образовался снежный покров из перьев. Липкую жертву катали по нему взад-вперед, пока он не превратился в подобие только что вылупившегося птенца. Он успел отдышаться и хрипло вопил, разевая рот под маской из патоки и налипших на нее перьев.