Хозяин Океана

Конан не зря назвал графа сухопутной крысой. Первый советник самой морской страны ни разу не плавал дальше, нежели по Черной реке от своего дома до королевского дворца, да и то когда этого требовал протокол. Норонья не любил моря. Как это так — важный граф будет путешествовать по ненадежной зыбкой хляби и выплясывать на шаткой палубе как какой-нибудь презренный циркач, в то время как истинному Норонья подобает шествовать и выступать! И что будет делать истинный Норонья на корабле, где есть матросы, кои, как известно, все сплошь суть пьяницы, развратники и висельники едва ли не худшие, чем придворные?

В первый же день налетевшего ненастья Норонья, превозмогая ураганный ветер, выбрался на палубу. Оскальзываясь на мокрых досках настила, он с трудом доковылял до мачты и принялся высказывать что-то трудившимся здесь морякам. Уразумев наконец, что по причине ветра и шума волн матросы не слышат ни слова, он вцепился в гик, дабы показать, как следует обращаться с ним, чтобы это выглядело достойно, благообразно и не посрамило чести Зингары. Очевидно, в тихую погоду все смотрелось бы крайне трогательно, но теперь граф откровенно мешал и, чего доброго, мог быть пришиблен тяжелым гиковым бревном. Боцману Серхио, пришлось очень нелюбезно оторвать графа от мачты и водворить обратно вниз. Благодарение богам, Норонья не успел достичь штурвального колеса.

На внутренней палубе Норонья не унялся и продолжал рассказывать всем о том, как следует вести себя во время шторма. Палуба была, как водится, общая, и спастись в каюте возможности не было. Единственным средством укрыться от посторонних взглядов служили занавески и ширмы, изготовленные наскоро из бывших шатровых полотнищ. Граф, к сожалению, владел мощным, хорошо поставленным густым баритоном, которым хорошо было вещать толпе с высокой башни в стене дворца Фердруго, но не разглагольствовать в довольно низком и гулком помещении.

На корабле находились придворные из всех вступавших в договор королевств, в том числе и дамы. Молчание зингарцев еще можно было обосновать, они боялись всесильного первого советника. Аргосцы морщились брезгливо, посмеивались, но тоже молчали — косились на аквилонцев. Последние вопросительно взирали на Хорсу, как на доверенное лицо короля. Гандер сохранял каменное выражение лица, а Конан пока и вовсе был не у дел. Даже могучий киммериец так выматывался на ночных вахтах, что засыпал после них почти мгновенно, и никакой шум не был ему помехой. Многие стали подумывать, что королю попросту недосуг, и он не замечает возомнившего себя главным лицом зарвавшегося зингарского вельможу. Хорсе уже намекнули, чтобы он доложил-таки королю об оказавшемся столь надоедливым воплощении добродетели, но гандер ухом не вел. Теперь выяснилось, что все-то король и видел, и слышал, но до поры не реагировал. При этом сразу стало видно, кто здесь первое лицо: все жалобы на кордавского советника стекались к аквилонскому королю.

Нынче же море дало Конану передышку и, вероятно, графу пришлось бы прикусить язык, но ссоры и раздоры Конану сейчас выгодны не были, поэтому он и призывал Фрашку к тишине.

Но утро, кажется, разбудило не только этих четверых. Из люка показалась белобрысая голова, затем широкие плечи, обтянутые курткой из черной кожи, а затем и весь гандер — среднего роста, широкоплечий, с лицом обычного ларвикского лавочника.

Глава II

Те, кто не знал Хорсу или знал его плохо, так о нем и думали. И ошибались. Под личиной туповатого провинциала, нежданно оказавшегося в фаворе, скрывался второй человек если не во всем королевстве, то уж точно в Тарантийском дворце — первым считался все же Публио, железный канцлер всея Аквилонии. Хорса из Ларвика — столицы Гандерланда — родословная коего по мужской линии уходила корнями куда-то в холодный Ванахейм, появился на свет в семье держателя постоялого двора.

Парнишка с детства отличался от сотоварищей по уличным играм — слишком уж был сообразителен.

Узрев такое в своем отпрыске, родители отправили сына к дальним родственникам в Тарантию — учиться торговле в столице. Дядюшка принял племянника как полагается, то есть с голоду умереть не дал, но и об играх мальчику пришлось забыть.

Все изменилось, когда один из многочисленных знакомых дядюшки Хенгиста — помощник повара из дворца, ведавший закупками продовольствия, толстый, лысый, вечно с бисеринками пота на лбу аргосец Фабрицио — сообщил гандеру, что на дворцовую кухню нужен смышленый, но честный парнишка, чтобы был и поваренок, и прислуживать умел, и мог бы исполнить обязанность посыльного или старшего в команде поварят, разумел бы грамоте и счету — словом, повару понадобился подмастерье. Дядюшка Хенгист по-гандерски здраво рассудил, что для своих сыновей и внуков у него место в деле найдется и без помощи дворца, а вот для своей родни из Ларвика он совершит, несомненно, доброе дело, коли даст возможность юному Хорсе самостоятельно заняться своей карьерой.