Хозяин Океана

И в сей славный и возвышенный миг пиктская стрела, неведомо как угодившая в эту часть палубы, не нашла себе никакой другой цели, кроме как грудь жреца. На счастье, ранение, видевшееся очень тяжелым, не пришлось прямо в сердце. Но пожилой человек был уже не столь крепок телом, сколь духом, к тому же переживания его, очевидно, были еще более сильными, чем это проявлялось внешне. Он упал без чувств. И кровь пусть тонкой, но живучей струйкой потекла на палубу.

— Какая вопиющая несправедливость! Какая досада! К оружию! Отомстим за него! — вскричал граф Ильескас, извлекая из ножен узкий длинный меч из очень добротной стали — фамильную реликвию. В доспехах граф как-то сразу вырос и помолодел, и глаза его засверкали точно как в ту пору, когда он был еще полон юношеского задора и лихо бился на турнирах и в сражениях и был столь же безудержен в увлечениях и пирах.

Но Вьялли оказался куда более трезв и практичен. Его, думалось, вовсе не коснулся тот порыв, что охватил прочих.

— Лекаря сюда, и поживее! — прокричал он, лишь мельком взглянув на несчастного служителя Митры, и тон его не допускал возражений. — И не вздумайте трогать его, пока не явится Зейтулла!

Лекарь примчался незамедлительно. Голос у аргосца был таков, что его четко слышали даже в трюме. Старый туранец, за долгую и многотрудную жизнь привыкший ко всяким неожиданностям и сталкивавшийся со всякими неприятностями — от дамских обмороков до отрубленных секирой палача конечностей (туранские вельможи-самодуры нередко спешили с исполнением суровых приговоров, одумываясь лишь после свершения факта наказания), был совершенно равнодушен к свистевшим уже беспрерывно стрелам и изрядной волне. В своих широких и дорогих цветных атласных одеждах, отороченных золотом, и высокой белой чалме, благообразный, с аккуратно подстриженной седой бородкой и маленькими добрыми близорукими глазками Зейтулла казался незыблемым островком спокойствия и милосердия средь жестокости и стихии. Быстро осмотрев рану, он только и произнес, обратившись к Вьялли:

— Ранение не опасно, месьор. Мне необходимы носилки и двое помощников. Остальное я сделаю в трюме. И прикажи, пускай закроют эти отверстия в бортах…

— Порты? — спросил аргосец.

— Да-да, их. Туда может нечаянно попасть стрела, а некоторые дамы слишком любопытны.

— Гонзало! — прокаркал Вьялли. — Двоих людей, носилки и задраить порты! Иначе первым на Серые Равнины пойдешь ты!

Дерзость была неслыханной. Сказать такое капитану зингарского королевского корабля, да еще знаменитому корсару, мог бы вот так запросто разве что Конан Киммериец или не отдающий себе отчета Норонья. Но, к удивлению всех, кто слышал аргосца, в том числе и команды, Гонзало не посмел ослушаться. Лишь на миг промелькнул в его глазах гнев, и лицо тронула недобрая усмешка, но тут же вновь он обрел невозмутимость.

— Задраить порты! Живо! — скомандовал он. — Фрашку! Нарваэс! Носилки, и к лекарю, мигом!

Приказы Гонзало не обсуждались.

Тем временем пикты, в отличие от придворных, времени не теряли. Их легкие быстроходные каноэ, подгоняемые мощными гребками и еще пуще того сильным низовым ветром и быстрой волной, обскакали-таки «Полночную звезду», которой ни такой ветер, ни такая волна существенно помочь не могли. Утлые лодки жителей пущи довольно скоро облепили тяжелый неф со всех сторон, как охотничьи лайки в далеком Асгарде нападают на могучего, но неповоротливого медведя. Пикты быстро смекнули, что людей на нефе немного, а потому подходили к судну в открытую, тем более что ответной стрельбы по ним команда так и не открыла.

Пикты были в ярости. Никто так и не мог понять, что побудило их к столь многочисленному и рискованному выступлению. Никто не мог взять в толк, как получилось, что пикты оказались именно в это время и в этом месте в таком количестве. Аргосцы и зингарцы хоть и вели иной раз с ними меновую торговлю, но имели о пуще крайне поверхностное представление, и лишь аквилонцы и бывшие пираты с Барахас осознавали, что тихие после замирения, достигнутого Конаном, пикты впервые собрали по-настоящему большой и сильный отряд. Здесь был явно не один клан, но десять или пятнадцать. Конечно, ненависть к Большому Белому Вождю с востока, сиречь Конану Киммерийцу, медленно тлела у дикарей, и невидимый пожар этот за несколько лет мог с легкостью дойти и до побережья. Но не могли же они, носа не казавшие за опушку своих лесов, узнать, когда и куда отплывает королевский неф и когда и куда прибьет его неистовая буря.