Хозяин Проливов

— Что же удивительного, что в наших краях, живущих медом, чтят великого героя? — Оказывается, собеседник легко прочел его мысли. — Всех царей на наших берегах нарекают Аристеями, когда они принимают сан и соединяют свой разум с разумом роя.

— А когда это происходит? — осторожно осведомился Асандр.

— В восемь лет. — Юноша держался очень просто. — Сроком на Великий год. Больше ни один человек выдержать не может. — На его губах мелькнула грустная улыбка. — Я царствую уже восьмой год и скоро уйду вслед за своими предшественниками.

Судя по его лицу, юный Аристей не испытывал восторга от такой перспективы. Он наконец вывел путников к небольшой пещере, в глубине которой шумел источник. Перед входом стояла деревянная статуя Триединой с темным фиолетово-красным лицом. Видимо, каждый урожай ей мазали щеки и лоб ягодами шелковицы.

Перед богиней возвышался круглый каменный алтарь с тушей пятнистой кошки. Бок жертвенного животного был нарочито широко распорот, и красные внутренности обильно политы прозрачным медом. По легенде, богиня вывела пчел из тела убитого Аристеем зверя.

— Здесь водятся леопарды? — с сомнением осведомился Асандр.

— К сожалению, нет, — отозвался пчелиный царь. — Но на Дромосе полно камышовых кошек. Каждый день я приношу Великой Матери в жертву зверя, убитого на охоте.

Атаман оценил сказанное. Судя по внешности, Аристей Действительно был охотником, как и его прародитель. Мышцы под светлой золотисто-медовой от загара кожей не выпирали буграми, как у бойцов, но казались крепкими и упругими, а сухие поджарые ноги выдавали неутомимого ходока. Юный царь еще не вошел в тот возраст, когда мужские лица грубеют. Нежный, почти девичий овал и тонкие черты оттенялись длинными черными волосами и нежным персиковым пушком на щеках.

Асандр одернул себя, поняв, что чересчур откровенно разглядывает хозяина этих мест. «Бывает же!» — буркнул он, испытав в присутствии пчелиного царя необъяснимое смущение.

— Я как раз совершал возлияния медом, когда услышал ваши голоса. — Оказывается, собеседник продолжал говорить. В доказательство своих слов он показал Асандру выпачканные медом ладони. Царь наклонился над источником, омыл руки и зачерпнул в горсть воды.

— Э-э! Ты же говорил, что ее нельзя пить людям! — возмутился Лисимах.

— Людям нельзя, — кивнул пчелиный царь, поднося ладонь ко рту. — Но я-то всего-навсего — душа роя.

Снизу по тропинке, ведущей к гроту, послышались торопливые шаги, и через минуту к алтарю подбежал растрепанный пастушок в коричневой хламиде, подпоясанной ивовым лыком.

— Твое величество! — крикнул он. — Рыбаки видели внизу чужие лодки. Камасария велела звать тебя в деревню.

Пчелиный царь обернулся к гостям и сделал радушный знак.

— Камасария — главная жрица. Следуйте за мной. Вас примут с честью. — Он повернулся к мальчику. — Беги в деревню, Казик. Скажи, я веду гостей и они согласны оставить оружие у ворот. Ведь правда? — Мягкий взгляд медово-карих глаз царя уперся в Асандра.

— Правда, — кивнул тот, еще раньше, чем понял, на что соглашается.

— Почему мы должны оставить оружие у ворот? — возмутился Лисимах, вновь выступая из-за спины атамана. Ему совсем не понравилось то зачарованное выражение, которое появлялось на лице друга при взгляде на Аристея. — Кто сказал, что мы в безопасности?

— Я сказал. — В голосе юноши послышались твердые нотки. — Не заставляйте меня сердиться. — Царь побледнел, его лицо сделалось отсутствующим, словно разум Аристея снова соединился с душой роя. — Иначе пчелы набросятся, а у меня не хватит сил их удержать. — Он почти просил, но за этой просьбой таилась реальная угроза. — В деревне вам не причинят вреда. Там одни женщины с детьми да несколько рыбаков. А вы, — он с завистью окинул взглядом ладно пригнанные доспехи Асандра, — воины. Псы моря.

Атаман чуть не расплылся в самодовольной улыбке. Ему польстило откровенное восхищение пчелиного царя.

— Нам нечего бояться, — бросил он. — Если эти люди захотят причинить нам вред, они напустят своих пчел, и никакое оружие не поможет. — Асандр покусал губу. — Поэтому ничего не остается, как положиться на святость законов гостеприимства.

Лисимах хмыкнул. Его народ не чтил гостеприимства, и любой чужак, невзначай забравшийся на земли тавров, считался законной добычей. Годы воспитания у греков внушили ему другие взгляды, но сейчас при виде этого медового красавчика тавр вдруг почувствовал себя дикарем до мозга костей. Он не верил ему ни на волос и остро захотел ощутить теплоту его крови на своих ладонях. «Во имя Табат! — Лисимах вздрогнул. Эта старая фраза годами не приходила ему на память, а вот теперь сама всплыла в голове. — Табат! Табат! Пожирательница жизни!» Атаман еще горько пожалеет, что согласился пойти в эту проклятую деревню!