Хозяин таёжного неба

Голова болела всё сильнее. Стёпка присел у стены на корточки рядом с какой-то посудной лавкой и долго бездумно смотрел на прохожих. В лавке громко спорили, по улицам плыла терпкая смесь ароматов конского навоза, дёгтя и печного дыма. Яркий солнечный свет неприятно резал глаза. Захотелось закрыть их и сидеть долго и бездумно… Это, наверное, то дурацкое дверное заклинание так на меня подействовало, вяло размышлял он. Или весские чародеи какую-нибудь магическую гадость успели наколдовать, чтобы я далеко не ушёл. Только фиг им, сейчас посижу немного и справлюсь. Вот уже и боль почти отступила.

С неохотой поднявшись и сделав пару неуверенных шагов, он оглянулся… И обнаружил искомую управу. Двуглавое здание возвышалось чуть ли не прямо над его головой. Сразу случайно попав на нужный холм, он взялся глупо разглядывать окрестности вместо того, чтобы просто посмотреть вверх. Да уж, очень сложно было догадаться, в трёх холмах среди бела дня заблудился. Демоны-исполнители, они вообще «отличаются умом и сообразительностью»…

Дальше всё было просто. Вот она — оружейная улица. Убегает круто вниз, и почти над каждым домом вывешены то кольчуги, то щиты с мечами, то луки и колчаны. И хотя приглушённый обязательными заклинаниями кузнечный грохот и лязг почти не слышен, даже с закрытыми глазами не ошибёшься: здесь работают с металлом.

Вот он и дом Угроха. Большой медный щит, два скрещённых прямых меча. Обитая металлическими полосами дверь закрыта, высоко расположенные окна с распахнутыми ставнями по-городскому забраны кусочками стекла в свинцовых переплётах. Огромный пёс спит под воротами, высунув морду наружу, и не обращает внимания на шум и суету улицы. Стёпка чувствовал себя до того нехорошо, что и сам бы сейчас с удовольствием улёгся рядом с этим безмятежным псом. В последний раз так плохо ему было, когда он прошлой зимой подхватил грипп. Только глаза тогда не отказывали. А сейчас…

Разглядев сквозь застилающую взгляд пелену подвешенный на цепочке молоток, он постучал в дверь. Получилось неожиданно звонко и громко. Открыли ему не сразу, он даже решил, что не застал хозяев дома.

— Кого надоть? — не слишком дружелюбно спросила девчонка-тайгарка примерно одного с ним возраста. Одета она была во что-то обыденное, не слишком даже и чистое, впрочем, Степан на это особенного внимания не обратил. Не до того ему было. На незваного гостя девчонка смотрела неприветливо, закусив губу и прищурив тёмные глаза.

— Мастер Угрох здесь живёт? — спросил Стёпка. Голову опять сдавило, и собственный голос доносился до него так, как будто он говорил в большую трубу и слышал себя со стороны.

— Нету его, — довольно ответила девчонка. — Повёз заказ в Тигляйку. Воротится не скоро.

Вот так дела! Стёпка растерялся. Он почему-то и мысли не допускал, что мастер Угрох может куда-то уехать. И к кому теперь идти?

Девчонка стояла прочно, не сдвинешь при всём желании. И впускать его не собиралась. Да он и сам не хотел теперь входить. Зачем? В этом доме его и без того никто не ждал, а теперь и вовсе не будут рады.

— Кто пришёл? — донёсся из дома женский голос. — Не Купша ли травы принесла?

— Да не, мамка, малец какой-тось умученный о бате спрошает. Я ему велела посля зайти, — она повернулась к Стёпке. — Почто столбом стоишь? Сказано же, позжее приходи, дня через два али три. Батя раньше не возвернётся… Ну, чего посмурнел?

У Стёпки перед глазами всё закачалось, он опёрся рукой о стену и почувствовал, что взлетает. Удержаться на земле было невозможно, ног он уже не ощущал, его неудержимо утягивало в высокое и очень чёрное небо, в котором не видно было ни одной звезды.

Откуда-то издалека донёсся причудливо искажённый расстоянием голос девчонки:

— Мамка, бежи сюды! Малец помирать собрался!..

И всё кончилось.

Глава восьмая, в которой демон выздоравливает

Тягостное состояние, болезненное, с ломотой во всех суставах, без снов, но с отчётливым ощущением кошмара, тянулось бесконечно долго. Несколько раз Степан приходил в себя, открывал глаза, осознавал, что лежит в постели, накрытый до подбородка невыносимо тяжёлым одеялом, что ему жарко и что, если он сейчас же не избавится от этого одеяла, то непременно умрёт. Он кое-как сбрасывал его с себя ослабевшими руками, но легче от этого не становилось. Вокруг всегда было темно… или это у него в глазах было темно, страшно хотелось пить, он то и дело облизывал потрескавшиеся губы. Чьи-то заботливые руки поправляли на нём одеяло, трогали лоб, подносили ко рту чашку. Он жадно глотал — и оказывалось, что в чашке не вода, а отвратительно горький травяной отвар. Но приходилось пить — и он пил. И опять засыпал, проваливался в беспамятство. Затем, вечность спустя, открывал ничего не видящие глаза — и все повторялось сначала.