Хозяин тишины

— Да там несложно — благотворительность. Хозяин поддерживает пару заведений, одни ему дороже других. Обычно он старается не участвовать ни в каких мероприятиях, потому что считает, что публичность убивает искренность. Но тут будет типа праздник, ученики его упросили, и он поедет.

— Ученики?

— Сама все увидишь, если поедешь с нами, — многозначительно отозвался Никита. — Хозяин настаивать не будет, ты не подумай, решение за тобой. Но мне кажется, тебе нужно поехать, ты тут и правда засиделась. Если решишь присоединиться к нам, у тебя час на сборы.

Может, мне и не следовало ехать. Ну где я, а где благотворительность? Гедеонов развлекается, а я ему подыгрываю!

Но почти сразу после разговора с Никитой я отправилась собираться. Погода стояла теплая, и я выбрала простое платье, главным украшением которого был рисунок — переплетение цветов на нежно-кремовом фоне. Не зная, что именно меня ждет, я надела удобные босоножки на плоской подошве, заплела косу. Теперь я была готова и деревья садить, и автографы раздавать, меня врасплох не застанешь!

Когда я спустилась вниз, к машинам, ожидавшим у крыльца, Никита был искренне восхищен.

— Ну ты у меня и красавица!

Гедеонов не сказал ничего, он только непривычно мягко улыбался. И я вдруг поняла, что мне гораздо больше хотелось вызвать восхищение того, кто восхититься мною не мог, ему было все равно, как я выгляжу. Странное желание, но, надеюсь, оно пройдет — все ведь проходит.

Меня ожидал еще один сюрприз: оказалось, что мне предстоит ехать в одной машине с Гедеоновым, но не с Никитой. Никита оставался в машине сопровождения, и сидеть там, в компании других охранников, мне точно не улыбалось. Однако оставаться наедине с Гедеоновым в полутемном салоне лимузина — тоже.

Всю дорогу я была зажата, я на него даже не смотрела. А он со мной не говорил, он как будто дремал, и я только напрасно извела себя ожиданием непонятно чего.

Оказалось, что об учениках Никита упомянул не зря: Гедеонов покровительствовал школе. Вроде бы, ничего особенного — и все же особенность была, она обнаружилась еще на вывеске у ворот. Мне следовало ожидать чего-то подобного, но я почему-то не ожидала.

Это была школа-интернат для слепых детей, где они жили и учились. Далеко не все они были сиротами — скорее, напротив, редко какие были. Но родители с готовностью оставляли здесь детей, потому что в этой школе им было лучше, чем дома. Для них отстроили целый маленький городок, здесь они учились, играли и готовились выйти в мир, который был не так хорошо для них подготовлен.

У школы было несколько покровителей, среди которых Гедеонов был самым щедрым и влиятельным. Под конец учебного года учителя вздумали провести праздник для воспитанников — с обязательным концертом для спонсоров. Я уже достаточно изучила Гедеонова, чтобы понять, что ему такое не нравится, но он согласился из-за детей.

Да, я изучала Гедеонова. Он тоже явно изучал меня, так что мы были в расчете. Ему было проще: на наших встречах болтала в основном я, он слушал. Да и потом, я была обычным человеком, без каких-то там особенных способностей. Однако и у меня что-то получалось, и когда я пыталась угадать его поведение или реакцию, я обычно была права.

— Теперь вы понимаете, почему я позвал вас, Августа Стефановна? — со скучающим видом спросил Гедеонов.

— Потому что никого лучше не нашлось?

— Не совсем. Я был на всех этих концертах уже не раз, они все примерно одинаковы. Да я и не жду от них чудес репертуара. Но тут мне подумалось: может, на этот раз у меня получится взглянуть на концерт? Вы стали очень хорошими глазами, я не могу упустить такую возможность.

— Спасибо…

Он действительно потащил меня с собой на концерт, хотя вся охрана осталась снаружи. Никита еще хихикал в стороне, всем своим видом показывая, как он мне сочувствует.

Он, скорее всего, думал, что сочувствия достойна моя скука: три часа детских песенок, такое не каждый выдержит! Но он зря делал акцент именно на этом. Сама себе я сочувствовала совершенно по другой причине.

Ну не могла я спокойно смотреть на маленьких детей в непроницаемо черных очках, на белые тросточки детского размера, на неловкие жесты. Я не знаю, какая реакция тут была бы правильной, не все в этом мире можно контролировать и подчинить законам политкорректности. Мысли — да, но не чувства. И я чувствовала огромную, бесконечную жалость к этим детям, многие из которых были удивительно талантливы. Я сожалела обо всех дорожках, по которым они не смогут пробежать, обо всех рисунках, которые они не нарисуют, обо всех забавных зверьках, которым они не умилятся. Я живо представляла все то, что хотела бы дать им — и не могла.

При этом я добросовестно выполняла данное мне поручение. Я описывала Гедеонову все, что происходило на сцене, тихо, чтобы никому не мешать. Я не хотела показывать ему свои чувства, чтобы не разозлить его. Но под конец концерта я не справилась и начала всхлипывать, меня душили слезы и подавить их я уже не могла.