Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Значит, ты влюблена, — решила Лонни. — Но запомни, что я тебе скажу: если ты влюблена, то господин не влюблен, а если ты не влюблена, то он влюблен. Так что иди на фабрику, где все увидят, что ты не влюблена, и тогда-то уж господин вскоре явится со своими любовными трелями. На белом свете все так, что, если любит мужчина, не любит женщина, и наоборот. Иначе не бывает. У меня всегда все любовные истории шли насмарку, потому что я начинала любить, а как только мужчина увидит, что уже любишь, он сразу дает задний ход. Мужчина хочет, чтобы удовольствие было, а какое тут удовольствие, если уже любовь. И ты, Ирма, только потому такая пришибленная, что любишь. Бери пример с меня: такой должна быть молодая девушка, когда она не любит и нравится мужчинам.

— Помолчала бы ты наконец! — выругала мать дочку. — Что у тебя, язык чешется? Хоть пососала бы конфетку, что ли, ежели не можешь остановиться.

Однако язык Лонни не мог не чесаться, когда был малейший повод или возможность говорить о влюбленности Ирмы. Он перескакивал на это с любой темы, будь то зубная боль или лунное затмение, которое должно было где-то произойти. Не помогали и конфеты, которые советовала взять в рот мать, язык молол свое — о любви и о влюбленности; Лонни была такой мастер сосать конфеты, что это нисколько не мешало ей говорить, а тем более о любви, ибо и то и другое были вещи сладкие. И то и другое под конец приторно, считала Лонни, и поэтому, кончив сосать конфету, заговаривала о любви и, закончив говорить о любви, сосала конфету, чтобы перебить приторный вкус во рту.

Единственное, что смогло бы заставить Лонни молчать или, по крайней мере, судачить про другое, это рассказ Ирмы, как господин, ведающий пишущими машинками, увивался вокруг нее, будто шмель, и как он попал впросак с запахом малины, однако Ирма не хотела распространяться о своих делах по-семейному и ни слова не сказала обо всем этом. И так день за днем Лонни твердила Ирме о чарах любви, и один бог ведает, как долго это длилось бы, не случись нечто совершенно невероятное, чего никто не ожидал и не предполагал, и Лонни ожидала меньше кого бы то ни было. Но и это событие Лонни в конце концов причислила к своим заслугам, ругая себя втихомолку последней дурой и простофилей, открыто же взывая к каким-то несуществующим справедливости и благодарности, которую Ирма должна-де чувствовать к ней до гробовой доски и на том свете во веки веков.

— Ведь это я же наколдовала своими разговорами, чтобы он пришел сюда, — твердила Лонни.

— Да уж, ты наколдовала, чтобы пришел, — согласилась и мать Лонни.

Дело же было очень простое и можно, пожалуй, сказать — естественное, как бывает со многими невероятными вещами. Был пасмурный вечер поздней осенью, и рано стемнело. Лонни как раз вернулась с фабрики и раздумывала — пойти ли куда-нибудь или остаться с матерью и Ирмой, которая читала за столом.

— Что я сижу с вами дома, — рассуждала Лонни, — вы обе как истуканы, и даже когда вы хотите говорить, вам не о чем говорить. Никуда вы не ходите, ничего не видите и не слышите.

— Где уж нам соваться со своим разговором, — ответила ей мать, — ты все равно о своем талдычишь, у тебя свое на уме.

— А вот и есть свое, — сказала Лонни, — ведь когда девушка только и делает, что читает, то вернись домой хоть в полночь, только и подумаешь, что она влюблена и ждет.

И едва Лонни произнесла «влюблена и ждет», как в наружную дверь вдруг постучали, потом все были уверены, что постучали именно вдруг, ведь все странные вещи происходят всегда вдруг. Тетя Анна, которая была в передней комнате, открыла дверь, а Лонни встала в дверном проеме между комнатами — подглядеть из-за занавески, кто пришел. Но она ничего не увидела, — никто не вошел, кто-то стоял снаружи. Там стоял кто-то странный, большой и страшный, — это Лонни сразу почувствовала сердцем, как она позднее говорила всем, кто только хотел ее слушать, — ибо все манеры тети Анны вдруг изменились до неузнаваемости, когда она, поперхнувшись, сказала:

— Ах, фрейлейн Ирма Вайну? Да, конечно, она живет у нас, я ее тетя. Может, господин будет так любезен и зайдет. Мы живем, правда, просто, но…

Лонни не утерпела, не стала дожидаться, когда гость после таких длинных упрашиваний и извинений войдет в комнату, и горячо зашептала Ирме, не отрывая глаз от наружной двери, так что слова, которые она шептала, там были слышны лучше, чем Ирме, сидевшей за спиной Лонни у стола.

— Ирма, Ирма! Тебя спрашивают! Кто-то там за дверью, мать приглашает войти! Быстро, Ирма! — шептала Лонни, обратив лицо к наружной двери.

Но не успела Ирма посмотреть, кто ее спрашивает, как человек вошел и снял котелок с головы. Лонни заметила сразу, что у вошедшего был на голове котелок. К тому же она увидела человека раньше, чем Ирма, гораздо раньше, — она твердила это потом, — и поэтому успела пристально оглядеть его — во что одет, обут, и все-то было шикарное, все, все, все. И сам он был тоже… Сразу видно, что… Да, сразу видно…