Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— И все же это было так прекрасно, если теперь оглянуться и подумать! — вздохнула Ирма.

— Это и есть самое прекрасное в мире — когда начинаешь переваривать, приступаешь, так сказать, к еде, а аппетит все растет, и вместе с ним приходят иллюзии, обманные видения, призраки, миражи. Я думаю как раз о духовном переваривании. Но потом настает минута, когда чувствуешь, что не можешь больше — не можешь переварить то, что очень хотел бы. Тогда и начинается насилие, и кастрюля опускается тебе на голову, потом идут в ход ножи и ружья, вода и яд, веревка и крутящиеся колеса — когда не в силах больше духовно переваривать. Человек убивает себя или других не потому, что этот или эта идет с тем или тою, а потому, что он сам не может это или то духовно переварить. Человек убивает потому, что он чувствует свою духовную слабость, и тут появляется крокодил, который работает челюстями и зубами. Я выбрал вместо челюстей и зубов крокодила — супружество.

— Фи, дорогой! — воскликнула Ирма. — Ты не должен бы так говорить до свадьбы о нашем браке.

— Конечно, не должен бы, — согласился Рудольф. — Но это не оскорбительно ни для тебя, ни для нашего супружества, только для меня, если это вообще оскорбительно. Это только означает, что, когда человек не в силах больше духовно переваривать, он становится либо преступником, либо человеком нравственным. Я стал человеком нравственным, ведь супружество дело нравственное. Не так ли? Что ты думаешь?

— Супружество, на мой взгляд, — это только любовь.

— Если бы оно было только любовью, то не было бы нравственным, ибо любовь дело не нравственное, — сказал Рудольф. — Я за свой век немало любил, но все считают, что я безнравственный, да и ты считаешь это, по крайней мере, считала.

— Люби только меня, и будешь нравственным, — сказала Ирма.

— В тебе, девушка, подымает голову эгоизм, и это отнюдь не нравственное чувство, — объяснил Рудольф. — Я любил не эгоистично, но и это не нравственно, так что будь любовь эгоистичная или неэгоистичная, она все равно безнравственна. Нравственно только супружество, с эгоизмом или без него. Я любил безнравственно, потому что боялся своей нравственности, как я уже однажды сказал…

— Я помню, ты что-то такое раз уже говорил, но я этого ни тогда, ни теперь не поняла, — объяснила Ирма, словно хотела намекнуть, что не стоило бы больше говорить о таких непонятных вещах. Рудольф не принял этот легкий намек, если это вообще был намек, и сказал:

— Это ничего, что ты не понимаешь, но ты хочешь, по крайней мере, слышать, когда я тебе это говорю. Ты еще молодая и веришь, что словами можно что-то сказать. Но словами нельзя сделать ничего иного, как только успокоить свои чувства, разогнать свои мысли. И даже лучше, что ты не понимаешь, ибо то, о чем я говорю, еще не годится для тебя. А то, что ты все же готова слушать меня, доказывает твою любовь ко мне, ибо я говорю не столько для тебя, сколько для себя самого. Но через меня эти вещи касаются и тебя, касаются нашего супружества. А не нашей любви. Ее я не касаюсь.

— Если ты не касаешься нашей любви, — сказала Ирма, — то говори все, что хочешь, я буду охотно слушать, но если ты собираешься сомневаться в любви, то…