Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

Раньше, всего каких-нибудь несколько недель назад, Виллу, направляясь вечером в Куузику, небось то и дело останавливался бы на лесной тропинке, стоило ему услышать или заметить что-нибудь. Каждый запах, каждый звук рождал бы в нем множество предположений и догадок, он непременно старался бы определить, какой зверек выскочил у него из-под ног, какая птица прошелестела крыльями на ветке или пролетела по лесу. А сегодня он ни к чему не прислушивается, ничего не пытается определить, словно впервые попал в лес и лесные звуки и запахи ничуть его не волнуют.

Виллу старался держаться подальше от больших дорог, ему ни с кем не хотелось встречаться; Виллу не любил встречаться с людьми, когда поздно вечером или ночью шел в куузикускую хибарку, где жила Ээви. Хибарка стояла в стороне от усадьбы, на лесной опушке, и к ней легко было подойти никем не замеченным, даже хозяйской собакой. Так было и сегодня: Виллу пришел и остановился за хибаркой под деревом, — даже собака не тявкнула.

Одно знал Виллу твердо: возле самой хибарки ему в своих сапогах расхаживать нельзя, иначе там сразу же всполошатся; Ээви вскочит с постели и поспешит к окну поглядеть — кто это ходит в таких тяжелых сапогах возле избушки. Так оно и случилось: не успел Виллу сделать нескольких шагов по тропинке, ведущей к дому, как занавеска в окне, похожем на глазок, зашевелилась и кто-то выглянул.

Виллу немного подождал. Послышался скрип отворяемой и затворяемой двери, вышла Ээви — босиком, в большом платке — и пошла по дорожке, ведущей к колодцу, потому что Виллу отошел на несколько шагов от хибарки, поближе к лесу.

— Пришел в кои веки, — сказала Ээви тихо, словно с укором. Но Виллу по голосу догадался, что на глазах у девушки слезы. — Как твоя правая рука? — спросила она, когда Виллу протянул ей левую руку. — Все еще не зажила?

— Не то чтобы не зажила, — ответил Виллу, помедлив.

— Дай, я потрогаю, — сказала Ээви.

— Не надо.

— Все еще болит?

— Сегодня я ржаные снопы таскал, тогда болела.

Ээви стала искать руку Виллу и наконец нашла ее. Девушка чуть не вскрикнула, нащупав вместо кисти какой-то бесформенный обрубок.

— Боже милостивый! — со слезами воскликнула она и, взяв правую руку Виллу в свои, стала разглядывать ее в темноте с такой нежностью, точно боялась сломать.

Виллу подумал, что так нежно и ласково еще никто не дотрагивался до его руки, даже мать, когда угощала его свежевыпеченным хлебом. Так нежно и ласково никто не умел с ней обращаться; ведь разве стал бы Виллу ударять человека дубиной по голове и сидеть год с лишним в тюрьме, если бы Ээви не умела так нежно и ласково прикасаться к его изувеченной руке.

Ээви долго разглядывала и трогала больную руку Виллу, словно хотела навеки запечатлеть в памяти во всем ее безобразии или словно почему-то полюбила эту изувеченную руку, которую видела и трогала сегодня в первый раз. Потом спросила:

— А глаз?

— Видит немного, — ответил Виллу, — не совсем ослеп. Иначе я не дошел бы один.

Ээви снова взяла правую руку Виллу, которую на минутку выпустила из своих, она так нежно взяла эту покалеченную руку, что у Виллу стало легко на душе, он с радостью пошел за Ээви к росшей поблизости ели и опустился рядом с девушкой на землю.

— Покажи, — попросила Ээви и взяла Виллу за голову, чтобы рассмотреть его глаз, тихонько погладить шрам на лбу. — Тебя еще куда-нибудь ранило? — спросила она затем.

— Нет, больше никуда, — ответил Виллу, — только в руку и в глаз.

Ээви помолчала немного, а потом заметила как бы про себя:

— Не бывать тебе теперь хозяином Кырбоя, я в этом уверена, что бы там ни говорили.

— Вы только и знаете, что твердите: хозяин Кырбоя да хозяин Кырбоя, — сказал Виллу. — И отец, и мать, и ты.

— Все говорят, — ответила Ээви. — Все твердят мне, чтобы я и думать о тебе бросила, мол, хватит с меня и того, что ты станешь давать мне деньги на сына. Говорят — хозяин Кырбоя поехал в город с работником да с кучером, а как вернется, начнут готовиться к свадьбе, оглашение состоится.

— А я заявляю, что этот их хозяин Кырбоя женится на бобылке Ээви и поселится с ней в Катку, так что Ээви станет хозяйкой Катку, если только сама захочет, — в тон девушке ответил Виллу.

Ээви ничего на это не сказала, только придвинулась к Виллу и словно в благодарность за эти слова погладила его больную руку, погладила и наклонилась к ней, будто хотела ее поцеловать, но не поцеловала — Виллу почувствовал лишь, как на руку закапали слезы.

— Не плачь, — сказал он и, чтобы переменить разговор, спросил: — Мать-то как?

— Она долго не протянет, — ответила Ээви, утирая слезы.

— А старый Андрес по-прежнему грозится после смерти матери прогнать тебя из хибарки? — спросил Виллу.

— По-прежнему, — подтвердила Ээви. — Не дальше как сегодня грозился. Сказал, что не мне сдавал хибарку, а матери, что я поселилась здесь незаконно, без его согласия. Грозится снести хибарку, не то она еще завалится да придавит кого-нибудь, плати тогда пострадавшим.