Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь

— Из-за Виллу, что ли? — спросил старик.

— Из-за Виллу, — подтвердила старуха. — Уеду, говорит, из Кырбоя и не знаю, вернусь ли еще когда-нибудь. Нынче же собиралась ехать, не предупредив даже старого Рейна, вот и попросила меня сходить в Кырбоя, а то там невесть что подумают.

— Так, значит, Виллу и впрямь мог стать хозяином Кырбоя? — спросил старик.

— Выходит, что так, — ответила жена, — барышня сама сказала, что звала его…

— Куда? — спросил старик, все еще продолжая сомневаться.

— В Кырбоя хозяином… вчера вечером звала… сама мне сказала, заплакала и сказала, — объясняла старуха, вытирая свои распухшие от слез губы.

— А все-таки наш Виллу был дураком, — с досадой сказал старик; он никак не мог взять в толк, почему это Виллу, будучи в здравом уме, не согласился на такое предложение, а вместо этого выпустил себе в рот два заряда дроби. Он, Юри, согласился бы стать хозяином Кырбоя даже совсем слепой, и мастерскую бросил бы, и новый погреб. — Его позвали в Кырбоя хозяином, а он из-за этого взял да застрелился, — задумчиво проговорил старик немного погодя.

— Кто знает, почему он застрелился, чужая душа потемки, — заметила мать.

На этом и закончился разговор о сыне. Помолчав, старуха спросила как бы между прочим:

— Так пойти мне?

— Что ж, иди, коли обещала, — ответил старик. — Только смотри, долго не засиживайся.

— Зачем же долго, — сказала жена. — Дойду и сразу обратно, только и всего.

Однако старуха задержалась в Кырбоя, так что старик, поджидавший ее, заскучал; он вышел во двор послушать, не идет ли жена, а вернувшись в дом, пробормотал:

— Хоть иди разыскивай ее на ночь глядя.

23

Хозяйка Кырбоя медленно вышла за ворота Катку, словно думала о чем-то или разглядывала красивый погреб, который скорее подходил для Кырбоя, нежели для Катку. А между тем она ни о чем не думала, ничего не замечала — ни погреба, ни мастерской, на окнах которой были ставни с железными болтами. Кырбояская барышня шла не спеша, потому что времени до поезда оставалось еще много.

Быть может, она только здесь идет так медленно, по двору и полям Катку, по вересковой пустоши, где Виллу изучал когда-то следы человека и собаки, следы кырбояской барышни и ее старой Моузи. Быть может, хозяйка прибавит шагу, когда свернет на большак возле сосны с могучими корнями, где повозка обычно грохочет так громко, что отец, поджидающий дочь у себя во дворе, узнает, что повозка уже близко. По большаку Анна может даже побежать, если до отхода поезда останется мало времени; отдохнуть она успеет в вагоне, пока поезд будет мчаться к городу.

Так брела хозяйка Кырбоя, выйдя за ворота усадьбы Катку, а мать, стоя в воротах, глядела ей вслед и думала: хозяйка Кырбоя идет как старуха. Но хозяйке Кырбоя не было еще и тридцати, и в ее крепком теле было еще много сил. Красотой и миловидностью она никогда не отличалась, а вот силы в ней всегда было много, однако сегодня матери Виллу показалось, будто кырбояская барышня и мила и красива. Что поделаешь, мать Виллу только сегодня увидела, какой красивой и милой может быть кырбояская барышня, когда она оплакивает Виллу или когда бредет к лесу так, словно в тридцать лет она уже старуха. Барышня, уходя из Катку, казалась такой красивой и милой, что мать Виллу, глядя на нее, не переставая плакала, — она продолжала плакать даже тогда, когда барышни уже не стало видно, когда она небось уже миновала старую сосну и вышла на дорогу, ведущую через деревню к шоссе.

А хозяйка Кырбоя шла, опустив голову, словно никому уже не могла казаться красивой и милой, словно она никогда и не была такой, словно ей суждено умереть, ни для кого не став красивой и милой, — так шла хозяйка Кырбоя, выйдя за ворота усадьбы Катку. Она шла так, словно и ей уже ничто не казалось красивым и милым, словно ей и умереть суждено, не увидев больше ничего, что казалось бы ей милым и красивым; она вышла за ворота, миновала поле и вошла в лес; побрела по лесу, пересекла дорогу, по обе стороны которой тянутся заброшенные, поросшие ивняком канавы; наконец дошла до вересковой пустоши и до дороги, ведущей в Мядасоо, Метстоа и Пыргупыхья, — отсюда можно идти дальше лишь пешком, пока не выйдешь к новой лесной дороге, к новым полям и к большаку, который пересекает железную дорогу и тянется чуть ли не до края света.

Хозяйка Кырбоя не идет туда, она хочет повернуть в другую сторону, но вдруг замечает женщину, которая сидит под сосной на мягком мху, окруженная алым ковром спелой брусники. Женщина сидит с ребенком на руках, и хозяйка Кырбоя, глядя на красные ягоды, думает, что, наверное, там, под сосной, где сидит женщина с ребенком, тоже растут ягоды.

Хозяйка останавливается и вдруг видит, что женщина плачет, женщина плачет, а ребенок спокойно спит у нее на руках среди алых ягод, спит и сосет во сне палец. И хозяйка не может понять, почему женщина плачет, если ребенок так спокойно спит посреди алых ягод, которых великое множество и здесь, на высокой песчаной гряде, и в низинах, по краям болот.

И вдруг женщина говорит:

— Здравствуйте, барышня.