Хозяин всего нашего

Я сидела и наблюдала за людьми в библиотеках разных городов. Когда они вступали на ковровое покрытие, застилавшее пол, чтобы заглушить шаги, их движения менялись – делались мягче, их руки точно играли в воде, ноги двигались медленно, все жесты становились спокойнее, тише. Даже лица приобретали новое выражение. Библиотеки вызывают уважение, возможно, подобно церквям. В почтовых отделениях люди толкаются, в посольстве в них пробуждается гордость, или страх, или нервозность, время ускоряется, люди сбиваются в группы, начинаются споры. В библиотеках время стоит, в плену у строк, создаваемых веками, чувства готовы улечься, посетители библиотек дышат непринужденно, сердца их стучат медленнее. Они объединяются в улыбках, разговаривают глазами.

Я не думала об этом, ворочаясь в кровати. Меня посещали совсем другие картины: новые нахмуренные люди, ярко накрашенные женщины, которые перешептываются за моей спиной, бородатые ученые в белых халатах кашляют, спорят, готовят друг другу пакости… Затем – будильники не звонят, я опаздываю, автобусы встревают в пробку на перекрестке, не двигаются, я приезжаю в Институт на два часа позже, директор смотрит на меня с укоризной, качает головой влево-вправо, шипит сквозь зубы, гнилые от табачного дыма, планирую ли я и дальше так себя вести, спрашивает меня сердито, и я вижу, что он думает отказать мне от места. Нет, больше никогда, оправдываюсь я, обещаю, умоляю… Меня отводят в помещение, в котором мне следует работать. Это маленькая бетонная коробка в подвале. Всего один стул в углу. Книг нет.

– Разве я не должна была заменять вашего библиотекаря?

Директор посмотрел на меня – смотрел десяток секунд без ответа, прямо в глаза, словно хотел меня загипнотизировать, на лоб ему упала тяжелая седая прядь, которую он широким движением вернул на темя, чтобы покрыть узкий участок без волос. Возвратив прядь на место, он кивнул.

– Да, библиотекарь получил травму, – проговорил он наконец.

– Но книг нет – где они?

– Он взял их с собой. Ваше дело – сидеть здесь и записывать, кто входит и на сколько задерживается.

– Где записывать? – я обернулась вокруг: нигде не было ни тетради, ни клавиатуры, ничего.

Когда я вернулась взглядом к своему строгому собеседнику, он разговаривал с красивой женщиной с локонами огненного цвета, обнаженной до пояса, с обвислыми татуированными грудями. Женщина держала в руке птицу. Директор, до той минуты сердитый, начал хохотать, так, что согнулся в поясе. Затем он взял у кудрявой женщины птицу и бросил ее на стену. Теперь смеялись оба. Птица ударилась о бетон и издала крик, потом побежала ко мне и стала клевать мне сапоги.

Я вздрогнула. Посмотрела на часы: четверь пятого. Я спала двадцать минут. Какой сон!

Что же значит эта птица? Несколько минут я размышляла о сне, а затем вернулись страхи, которые можно назвать реальными: автобус запаздывает, будильник не звонит, все сотрудники кашляют. Вирусы для меня – особая опасность. Иногда я пропускаю разные интересные события, чтобы уберечься от вирусов. Вообще я большой ипохондрик, искренний и постоянный. Вместо поездки транспортом я часто иду пешком, вплоть до тяжелой усталости, ни с кем не целуюсь, а в ресторанах пью воду и сок из бутылки. Кроме того, я не заказываю свежевыжатый сок – как бы он ни был полезен, здоровье, что поддерживают эти витамины, могут пошатнуть бактерии с цитрусовых, которые едва ли были вымыты, а ведь их тащили по грязным корабельным палубам или вагонам в дырявых мешках или открытых ящиках. Эту меру предосторожности я считаю выражением своей предусмотрительности, а не проявлением паранойи. Многие со мной не согласны, поэтому свои доводы я оставляю при себе. Лишь неприлично тяну к себе бутылку, когда официант приносит заказ и собирается поставить передо мной стакан. Тогда я улыбаюсь и умильным голосом говорю: «Спасибо, стакан не нужен, я ковбой». Я не дама, зато здорова, – думаю я тогда.