Хозяин всего нашего

Я больше не могу без этих ложных книг. Разве важно, в самом ли деле под обложкой Чехов или только пустое пространство? Если я не хранитель книг, то хранитель тайны. Я смотрела в город, что ворочается в кроватях или пьянствует по кабакам. Когда наступает ночь, когда я смотрю на здания, которые больше походят на декорации, проводившие прочь публику и отдыхающие без движения, чем на городский пейзаж с домами для людей, – я принадлежу целому городу, принадлежу себе, своему жилищу, и мое жилище принадлежит мне. Когда приходит рассвет и улицы наполняются пешеходами – между мной и жизнью, что мелькает за стеклом, разверзается бездна.

Мое место – в библиотеке. Я оделась и села в кресло в темноте комнаты. Сидела и ждала время, когда будет пора выходить. Мне вспоминались сны, обрывки… Вспоминался первый рабочий день, мои страхи, удивление, необычный мир Института, непослушные волосы директора и его изумительные голубые глаза, волосатые ноги уборщицы и тяжелый цветочный запах, которым пользовались все сотрудники. вспомнила, как тихо и легко ко мне подкралась секретарша в тот первый рабочий день. Все это – я; я порвала со всем, что меня связывало с миром за пределами библиотеки. Существуют только дни, омытые белизной огромного помещения, полного коробок на полках, и ночи в квартире, где несогласованно тикают двое часов. Я хожу мимо двумя мирами, покрытыми сном, вхожу из одного в другой, плыву по рекам подсознания.

Я встала, взяла ключи, отперла дверь и вышла. Спустилась на лифте. Я редко делала это. Словно во сне, сама не знаю, почему я не сошла по ступенькам. Я покинула свое здание и посмотрела вверх. Два окна моей квартиры смотрели на улицу, одно из них без занавески. За ними находились, скапливались часы кошмаров, часы бессонницы, сотни часов мучения, миллионное тиканье двух часов. На кухонном столе остался ломтик хлеба, баночка с медом, в холодильнике – половинка грейпфрута и треснувший банан. Что я в последний раз готовила? – подумалось мне. Я не могла припомнить. Шла и шла. Было около четырех, когда я дошла до автобусной остановки. Кажется, первый автобус в сторону Института идет около половины пятого. На улице было тихо, совсем тихо. Настала весна. Я была единственной в автобусе, единственной на дорожке к Институту. Утро так прекрасно, – подумала я и стала повторять эту фразу: она показалась мне самой точной, самой значительной в тот миг. Ручей возле дорожки вышел из берегов, а ветки, что пробивались сквозь трещины в стене, покрылись листвой и украсились мелкими белыми цветками. По временам, когда ветер дул в мою сторону, налетал тонкий аромат цветения.

Я села на ступеньки перед Институтом. Может быть, за два часа до обычного времени послышался скрип и бормотание.

Я прошла мимо уборщицы, растрепанной, в ночной рубашке, босой. Ее ногти на ногах, местами накрашенные красным лаком, были такими длинными, что, загибаясь книзу, почти прикасались к отполированному граниту входа.

– Что ты здесь делаешь? Еще рано. Я открыла, чтобы проветрить.

Я не ответила ей. Поднялась по ступенькам до двери библиотеки. Ждала, ждала. Раздался сигнал, дверь открылась, и я вошла. Проходили минуты и часы. И снова прозвучал сигнал: можно было выйти. Я отвернулась к окнам. Я не стала выходить – осталась.