Хозяин жизни – Этанол

Все это осталось на Подбелке. На новом месте – огромные, однообразные, угнетающие новостройки с жиденькими посадками, хорошо видимое кольцо и вдоль него – лесополоса, в которой хватало места только на две тропинки. Причем идущий по одной мог слышать разговор тех, кто движется по другой…

Я в этой заваленной бутылками полоске растительности не гулял – тесно там было, не хватало размаха. Да, честно говоря, и времени не хватало. С утра до вечера я впаривал неиссякающему потоку буржуев, которые ринулись в открытые границы смотреть на русских, разгуливающих по улицам, медведей, всякий сусальный лубок. Матрешек с рожей Горбачева, шкатулки лаковые, лапти, деревянных птиц с Двины и оттуда же – великолепную резьбу по кости. Хорошо шли и украшения с полудрагоценными камнями…

Лавочка это до сих пор существует – причем процветает именно благодаря женским украшениям – возле Третьяковской галереи. Под тем же названием – Малахитовая шкатулка – с тем же зеленым убранством внутри. Все еще висит зеркало, которое я лично утащил из абортария при больнице на Савеловской – его я охранял. Там нет только меня, да и Оля, боевая подруга из биологической молодости, которая этот магазинчик создала и оформила, живет теперь в Новой Зеландии.

Магазин сам по себе небольшой – до революции это была дворницкая при особняке – но в нем, в каменной, фактически, избушке, справа от входа есть еще крохотное помещение. Мы туда поставили пластиковый складной стол и два с трудом поместившихся стула. Боря Пьянков, который тогда уже обладал солидным телесным объемом, в закутке помещался с трудом – но именно там мы служили Хозяину. Оля про это не знала, гордо величала каморку полтора на полтора метра офисом, и умудряясь затаскивать туда для переговоров по пять человек художников. Они, заинтересованные в точке сбыта, послушно терпели. Я же называл это место «офиском», на что Оля сильно обижалась.

В то время я почти не пил – просто времени не было. Возвращался домой часам к десяти, ел, заваливался спать и утром поднимался на работу. Играл с гирей, если чувствовал томление, смотрел каждый вечер, как растет пачка долларов.

Любовался закатом – высотный дом и окна на запад это позволяли; приводил девок. С ними все было просто – то Оля направит ко мне на ночевку девочку, приехавшую с Севера с деревянными птицами, то с кем-нибудь познакомлюсь на ходу…

Из всей той пестрой череды больше всех запомнилась обрусевшая армянка Белка. Запомнилась она в основном потому, что тяжелой рукой отвесила мне оплеуху – когда я вывалил на макароны по-флотски острой приправы из перца, чеснока и помидоров и от досады матюгнулся. Я в нескольких емких словах послал ее вон из квартиры, и она пошла в коридор, потом вернулась с опущенной головой и абсолютной покорностью.

Конечно, хоть мало, но Хозяину я не переставал служить – Боря Пьянков приезжал ко мне в магазинчик, мы брали напитки и садились в офисок.

Я был доволен своей одинокой и свободой жизнью и надеялся, что и матушке такое положение дел по нраву. Все-таки она со своим любимым мужиком – может, без меня он не так будет пить, все-таки раздражающего элемента рядом не будет. Мы регулярно перезванивались и чувствовал растущее в голосе родительницы недовольства. Меня это удивляло – наша маленькая неполная семья и без Юры дошла почти до краха. Деспотичное стремление матушки командовать всеми и вся, добиваясь мгновенного беспрекословного выполнения своих требований, вызывало бурный протест с моей стороны. Она была – и продолжает оставаться – великим игроком, для которого люди не более чем статисты в задуманном ею спектакле. Мне была отведена роль робкого, неумелого, стесняющегося и ничего не умеющего недоросля, чей смысл жизни – быть при матери, которая является всем, служа ей одновременно и предметом заботы, и мальчиком для битья. Я, понятное дело, этому противился, как мог. Дело доходило до драк – мне приходилось спасать свои буйные тогда кудри от выдирания, а нежные мужские места – от ударов. Один раз матушка, разъяренная каким-то моим ответом, или доведенная до неистовства перепалкой, швырнула мне в голову кастрюлю с борщом. Слава богу, что он не успел закипеть.

Мой пес в таких ситуациях вставал на мою сторону и яростно щелкал зубами, но никогда ее не кусал – все же матушка перед случайно вспыхивающим скандалом как-то ненароком закрывала Норда в комнате…

Хозяин, конечно, присутствовал и здесь – матушка щедро наливала мне самогонку, при этом хмурилась и смотрела неодобрительно. Ох, не нравиться мне, что ты пить начал – говорила она, прикуривая после очередной стопки очередную сигарету. И еще добавляла – ну, что греешь?

Так я по молодости и глупости думал, что такой расклад – они семьей в одном доме, я свободный и богатый – в другом, решит все наши проблемы… у матушки же было свое мнение.