Храбр

– Забудь, Микола. Нам все равно не ужиться на одной земле. Люди дали Святогору имя не просто так, а со страху. Он, может, два-три раза в год спускался в долину, никого не трогал, а его все равно боялись. Кого боятся, того прибьют рано или поздно.

– Но он ведь был не злой волот, а, дядя?

Илья хмыкнул:

– По-своему, племяш. По-своему.

И принялся заматывать Соловому пасть. Тот не сопротивлялся.

На половине дороги их встретил княжий гонец. Удостоверился, что все живы, посмотрел на Солового и упал с коня. Возможно, сам не рухнул бы – конь помог. Насилу поймали.

– Передай, чтобы готовили встречу! – важно заявил Лука Петрович, когда гонца почистили от снега и водрузили обратно в седло. – Всю нечисть извели, да самого Солового разбойника живьем взяли! То-то будет потеха великому князю нашему и благодетелю да стольному граду Киеву!

– Ага… – ответил гонец и ускакал, даже не подумав остаться с обозом ночевать, хотя солнце уже садилось.

То ли с перепугу, то ли по природной быстроте коня, гонец обернулся быстро. За два дня пути до Киева обоз разъехался с малой дружиной.

– Приказ великого князя нашего и благодетеля – пройти всю дорогу до Карачева, – объяснил старший. – Чтобы гостям спокойнее было.

– Это мудро, – сказал Лука. – Заодно кости уберете от Девятидубья, их там много валяется. И голова старосты… Илюша! А куда мы дели голову?!

– Так у тебя в корзине!.. – отозвался из хвоста обоза Илья, то ли не расслышав, то ли думая о своем.

– Да не ту голову! Старосты голову!

– Не помню! Брата спроси!

– Я ее выбросил, – процедил Василий. – Сказали выбросить, я и выбросил. Нашли тоже уборщика.

– Да и ну ее к лешему!

– Вот именно. К лешему, волоту, йотуну…

Старший дружины, который уже познакомился с Соловым и был теперь довольно бледен, поспешил с витязями распрощаться. Прощайте, мол, головорезы.

– Ну да, мы такие, – согласился Василий.

– А в Киеве встречу готовят?! – крикнул Лука вслед дружине, сильно забравшей от дороги в поле, как можно дальше от саней с волотом.

– В колокола бьют! Скоро услышите! Весь город пьяный!

– Это хорошо. Придем в Киев, от ворот напрямки через торжище двинем, – решил Лука. – И людей потешим, и Дрочило там поблизости дрочит. Увидит нас, с зависти помрет.

С предпоследних саней обернулся назад Микола.

– Дядя, чего им дался этот Дрочило? – спросил он негромко.

– Завидуют, – ответил Илья.

– Так он же простолюдин. Сидит, дрочит.

– Именно. Сидит, дрочит, на всех плюет. С ним договариваться надо. Ему не прикажешь, можно только подрядить. Вот братьям и завидно.

Микола задумался. По большому счету, между безродным Дрочилой, который дрочил проволоку на кольчуги, и княжим мужем Ильей Урманином не виделось особой разницы. Они даже внешне были похожи, только Дрочило коренастей и грубее. Однажды, когда к Киеву подступило войско печенегов, возникла нужда в поединщике для зачина сечи. Печенеги выставили такого необхватного степняка, что киевская дружина загрустила – самые могучие свои оказались, как назло, в разъездах. Тут-то и вспомнили молодца, дравшегося по праздникам на торжище. Пошли, уговорили. Дрочило вышел за городскую стену, разорвал степняка голыми руками и ушел обратно. Воодушевленные русы печенегов разбили наголову. Дрочиле после этого прямая дорога была в дружину, а там как повезет. Князь его озолотил, воевода позвал служить. Дрочило служить пришел… и ушел. Сказал, привык быть вольным. Чем княжих мужей обидел донельзя, всех, от младших дружинников до бояр. И случайно пробудил в них лютую неуправляемую зависть. Как бы намекнул на их добровольное рабство при киевском столе. Княжи мужи холопами отродясь не были, никогда даже во временное холопство не подавались, но… Им требовался князь. Они могли сместить его и выдвинуть нового из своих, да хоть призвать варяжского конунга или польского круля, однако без князя им было никуда. Сущая правда – и она резала глаза.

На наглеца затаили нешуточную злобу. Не стань Дрочило знаменит на весь Киев и окрестности своим подвигом, угодить бы ему из людей в смерды мигом. А то и в холопы. Уж придумали бы, как скрутить чересчур вольного в бараний рог. Но такое самоуправство возмутило бы весь город.

Илья, в отличие от прочих храбров, к поступку Дрочилы отнесся равнодушно. Может, потому, что сам ценил волю превыше всего. Но все-таки он верой и правдой служил Руси – стоило Илью позвать, тут же приходил. И никогда не отказывался. Недаром он состоял в близкой дружбе с воеводой, у самого князя был в доверии. Перечил князю, даже говорил ему поносные слова. За что бывал заточен в поруб. Однако поруб тот был на княжем дворе, и волокли туда Урманина гридни. Не всякого потащат в холодную собственные телохранители великого князя Киевского и всея Руси!

И не всякого оттуда быстро выпустят.