Храброе сердце

— Ты даже не можешь вспомнить, — говорит Лью.

Он спешился и снял со спины Гермеса Эмми. Маив с Томмо выбрались из Космика. Я смотрю на все их уставшие лица.

— Ладно, три часа, — говорю я.

— Четыре, — настаивает Лью.

— По крайней мере, — говорит Слим, — тебе надо бы размятца и все обдумать. Быть готовой ко всему. И план — дрянь, если в нем нет места для отдыха, который нужен твоим животным.

— Ладно, четыре, — соглашаюсь я, — но не секундой больше.

Но я разговариваю сама с собой. Остальные помогают разбить Слиму лагерь и разжечь огонь. Я слезаю с Космика, все тело болит. Я потягиваюсь, разминаю спину и потираю затекшие мышцы, и думаю, эх дали бы мне лошадь без повозки. Мой зад чувствовал каждую колдобину на этой треклятой дороге.

Я стою особняком. Измученная, но раздраженная. Будто я не знаю, што с собой делать, как быть, раз я перестала двигатца.

Подходит Маив. Она бросает взгляд на Слима, што-то быстро пребыстро говорит Эмми.

— Он много болтает, — говорит она. — И мало по делу. Это тебя не заставляет задуматца?

— Знаю, — говорю. — Не волнуйся, я глаз с него не спускаю.

Она скрещивает руки на груди. И ковыряет ботинком землю.

— Што у тебя на уме? — спрашиваю.

— Я, блин, сегодня сильно выпендрилась и попала впросак, — говорит она. — Говоря о Джеке, вела себя как всезнайка. Я перегнула палку. Любой дурак бы смог понять, чшто это дурацкий верблюд будет слушатца только Слима. Да, какого черта со мной происходит?

— Ну, ты уже наказала себя, — говорю. — Ты же весь день ехала в повозке.

— Это меньшее, што я заслуживаю, — говорит она. — Я зарвалась.

— Ну же, Маив, — говорю. — А как же сегодняшний день? Вспомни Расщелину? Момогла всем перебратца, сражалась с теми охотниками за головами...это же было нечто.

Её лицо светлеет.

— Это вроде как было весело, — говорит она. Она смотрит на Лью. Он усаживается на корточки рядом с костром. Должно быть он чувствует, што на него смотрят и поднимает взгляд. Всего на секунду, а потом возвращаетца к своему занятию. — Я хвасталась, — говорит Маив. — А выглядела в итоге жалкой. Вела себя как какой-то ребенок, который хочет, штобы на него обратили внимания.

— О, он обращает на тебя внимание, — говорю, — не сомневайся. Ты спасла им жизни, Маив. Они были в опасности, все вы, из-за меня. Если кто и зарвался, так это я. Ты все сделала отлично.

— Мда, по крайней мере, к своей чести, я спасла три жизни, — говорит она. — Но это не умоляет того, што случилось во Мрачных деревьях. С Ястребами и Налетчиками. Ничто уже это не исправит. Эх, если бы я не была такой высокомерной. Если бы я только послушала Эш и Крида. Они все твердили, што надо уходить, а я не слушала. Сорок жизней, Саба. Моих друзей. Мертвы по моей вине. Как же тяжко с этим жить.

— Ведения счета никому не идет на пользу, — говорю я.

— О, но это так, — говорит она. — Я должна. Каждая смерть съедает меня изнутри. Каждый раз, когда я закрываю глаза - вижу их лица. Они приходят ко мне во сне.

— Я знаю, — говорю я.

— Руби, — называет она. — Таз, Эш. Крид. Только вспомню их имена и уже возникает такое чувство, будто ножом полоснула по сердцу. Но я все думаю о них, снова и снова. Мне нужно, штобы боль была острой. Пока не смогу загладить то, што сделала. Может тогда, я смогу спокойно спать.

— Возможно, — говорю я.

Мы замолкаем, а потом я спрашиваю: - Маив, ты чувствуешь себя старухой?

— Я родилась старухой, — говорит она.

Мы довольно долго смотрим друг на друга, затем она кивает и идет к костру, проходя мимо Томмо.

Он останавливаетца передо мной.

— Дай мне руку, — говорит он. Я колеблюсь. Затем протягиваю свою правую руку, которую Лью в гневе мне повредил. Рука теперь ослабла и покрыта синяками.

— Мне тут Слим вот дал, - говорит Томмо, снимая крышку с маленькой баночки и зачерпывает пальцем мазь, по виду напоминающий козий помет. Он берет мою руку и начинает втирать эту дрянь мне в руку. Он водит по моей коже одним пальцем. Он очень нежен, я чувствую комок в горле.

Он смотрит на тебя.

— Он не должен был обижать тебя, — говорит Томмо.

— За это я обижаю его, — говорю я.

Он одаривает меня небольшой странноватой улыбкой.

— Вот значит как? — спрашивает он. — Глаз за глаз? — Он опускает глаза, сосредотачиваясь на том, што делает.

Глаза Томмо — первое, што я заметила, когда познакомилась с ним. Такие насыщенно карие, почти черные, с длинными черными ресницами. Как у олененка.

Когда я впервые его увидела, в таверне у Айка, он был мальчиком. Бледное щуплое создание, одни локти да коленки. Но теперь он совсем не такой. За последние несколько месяцев он каким-то образом исхитрился превратитца в настоящего мужчину. Он загорелый и худой. Густые, темные волосы, убраны и стянуты в пучок на затылке. Хорошо очерченные скулы. Да он без дураков, просто красавец.

«Глухой паренек. Будь осторожнее, Саба. Он влюблен в тебя».

Он прекращает втирать мазь мне в руку. Он знает, што я смотрю на него, он это чувствует. Он заливаетца краской. Он не поднимает глаз и подносит мою руку к губам. Он прикасается губами к моему синяку. Я чувствую его дыхание на своей коже.